— Печальное письмо, — Реваев снял очки и положил их на стол, — безысходное, я бы сказал.
— Да уж, — вздохнул Разумов, машинально проведя рукой по усам, — а с учетом того, как все обернулось, совсем невеселая история выходит.
— Вы уже сообщили его дочери?
— Пока нет, — покачал головой Разумов.
— Мне кажется, Олег Егорович, что лучше, если это сделаете вы лично, — Реваев положил ладонь на исписанные листы бумаги, — во всяком случае, капитану Пахомову этого делать не стоит.
— Хорошо, Юрий Дмитриевич, — кивнул Разумов.
— Вы меня ради бога извините, — вмешался в разговор Пахомов, — не слишком ли мы драматизируем? Умер подследственный. Это не есть хорошо. Но он умер сам, его не пытали, не били, с ним вообще ничего страшного не делали. То, что он обижен на следователя и весь мир заодно, так это нормальное состояние в его положении. Разве нет? А что касается письма, то дочери его передавать мы не обязаны. Цензура в изоляторе вообще такие письма не пропускает. К делу приобщать его тоже не обязательно. Здесь не самоубийство, и нет ничего касающегося непосредственно расследования. Ну и дело, если честно, теперь даже проще закрыть будет. За смертью подозреваемого. Вряд ли дочь будет требовать передачи дела в суд.
— Пошел вон. — Реваев произнес эти слова совсем негромко, даже не глядя на Пахомова.
— Не понял, — побледнел капитан. Взгляд его перебегал с лица одного полковника на другого.
— Что вы не поняли, капитан? — уже громче спросил Реваев. — Выйдите вон из кабинета.
Разумов коротким наклоном головы показал своему подчиненному, что спорить не стоит.
Не говоря ни слова, Пахомов встал и вышел из кабинета. В последний момент нервы его не выдержали, и дверь хлопнула о дверной косяк сильнее, чем следовало. Но Реваеву это было безразлично. Он вновь надел очки и принялся перечитывать письмо Баженова.
Разумов некоторое время молча наблюдал за своим столичным коллегой, затем негромко кашлянул:
— Вы, конечно, Юрий Дмитриевич, и меня можете из кабинета выгнать, я не обижусь, пойму. Но все равно скажу. Как бы ни было это грустно признавать, Пахомов во многом прав. Я говорю о том, как нам стоит распорядиться этим письмом да и всем этим делом тоже.
Реваев оторвался от чтения и посмотрел на Разумова поверх очков:
— Возможно, прав, не буду спорить. Подлецы часто бывают правы. Вот только от этого они не перестают быть подлецами.
— То есть вы считаете, что нельзя закрывать это дело в связи со смертью подозреваемого?
— Не знаю, — пожал плечами Реваев, — я же говорю, может быть, Пахомов и прав. В любом случае мне надо подумать. Сегодня мы вряд ли придем к какому-то решению.
— Я вас понял, Юрий Дмитриевич, — кивнул Разумов, — думаю, торопиться не стоит.
— Я больше думаю о том, — Реваев с грустью взглянул на Олега Егоровича, — неужели Баженов прав?
— Прав в чем? — уточнил Разумов.
— Да во всем. Во всем, что он написал.
Разумов пожал плечами и сунул руки в карманы.
— Знаете, Юрий Дмитриевич, когда я был ребенком, я никак не мог понять, как это Вселенная может быть бесконечна. Помню, пришел к отцу, он посмеялся и говорит: «Ну вот представь, что ты великий космонавт и добрался до края Вселенной». Я говорю ему: «Так и будет, папка!» Он опять смеется и спрашивает: «А что там, за краем?» Я к чему это говорю, — Разумов, как всегда в минуту волнения, провел рукой по усам, — есть вопросы, на которые ответов, наверное, нет, а даже если они есть, лучше о них не думать, иначе с ума сойти можно.
— Как сказать, — Реваев посмотрел на полковника снизу вверх и добродушно улыбнулся, — иногда мне кажется, что мы слишком о многом предпочитаем не думать. Но это все философия, отношения к делу не имеющая, — Реваев встал, — наверное со стороны наша беседа выглядит забавно. — Он подошел к Разумову и дружески похлопал его по плечу. — Не в тех чинах, не в тех годах мы уже, чтоб такие беседы вести. Я сегодня собирался навестить госпожу Белоусову, так что пора мне ехать, она уже ждет.
— Удачи, — пожал ему руку Разумов.
Глава 9
25 июня этого года
— Благодарю. — Реваев придвинул к себе чашку кофе.
Это была уже третья чашка за день, а ведь он еще даже не обедал. Боль, появившаяся в висках, пока еле заметно пульсировала, но полковник знал, что скоро она станет сильнее. Особенно если он выпьет еще кофе. Он сделал маленький глоток, поставил чашку на блюдце и посмотрел на сидящую перед ним женщину. Женщина была очень красива, причем красива именно тем типом сдержанного очарования, который так нравился Реваеву. Никаких кричащих цветов в одежде, никакой короткой юбки или глубокого декольте. И тем не менее эта женщина была удивительно сексуальна. Каждое движение ее мягкого и в то же время подтянутого тела будило желание протянуть руку и прикоснуться хотя бы кончиком пальца к ее такой нежной и гладкой коже.
— Скажите, Ирина Викторовна, что, если мы не будем гадать, кто мог хотеть вам зла, ведь это могут быть совершенно посторонние для вас люди. Верно?
Белоусова напряженно кивнула.
— Давайте сделаем наоборот, скажите мне, кому из людей, окружающих вашего мужа, вы безоговорочно доверяете?
Выслушав ответ, Реваев удовлетворенно угукнул и вновь потянулся к чашке. Чтобы не отвлекаться на все остальное, он решил сконцентрироваться на руках сидящей напротив него женщины. Ее руки с длинными изящными пальцами, один из которых украшало изящное золотое кольцо с одним-единственным, зато достаточно крупным камнем, тоже были необыкновенно хороши. Правую руку Белоусова положила себе на бедро, левую опустила на лежащую рядом с ней диванную подушку. Поколебавшись, Реваев решил сосредоточить свой взгляд на левой руке.
— Как вы думаете, ваш супруг ответил бы на этот вопрос так же? Или у вас были расхождения в оценке его окружения?
— Наверное, да, — Белоусова вновь кивнула, но уже более расслабленно, — последнее время я не так много общаюсь с сотрудниками предприятия. Если честно, то и до развода это общение было минимальным. Я занималась иногда какими-то благотворительными мероприятиями, бывала на общих праздниках, но не более того. Сейчас я тоже иногда принимаю участие в каких-то делах, связанных с благотворительностью в масштабах области. Но теперь это происходит совсем редко. А каких-то личных отношений я ни с кем из сотрудников не поддерживаю. Когда была жива Олечка, я говорю про Никитину, мы иногда с ней любили посидеть, поболтать, винца выпить. Можно сказать, что с ней мы дружили.
— Николай Анатольевич в городе, я так понимаю, бывал нечасто? — уточнил Реваев.
— Он и в Москве бывал нечасто, — усмехнулась Белоусова, — мне кажется, его в Шанхае было проще встретить, ну а большую часть времени он проводил в Италии. Как сам говорил, искал вдохновение. Он же большую часть моделей придумал сам, ну или где-то подглядел, не берусь точно утверждать.
