Один раз Наде написала мама. Сообщила, что в конце марта у нее родился сын. Немного недоношенным, но здоровым. Мама звала Надю приехать в Голландию, «посмотреть на братика, а возможно, и насовсем тут остаться». Потому что в Голландии все прекрасно. «Не сравнить с нашей убогой помойкой». Надя поблагодарила маму за письмо, но написала, что приехать не сумеет, так как дает концерты три раза в неделю. А про себя Надя подумала, что очень рада рождению этого мальчика. Возможно, он окажется нормальным, не таким, как она. И значит, мама будет счастлива. Ведь она всегда хотела обычного, нормального ребенка — «милого, забавного, умненького».
Надя продолжала встречаться с Ромой Павловским. Словно по инерции. И со дня бабушкиной смерти еще много раз занималась с ним сексом. Правда, уже не в гостиной Ксюши Лебедевой, а в Роминой комнате — когда Роминых родителей не было дома. Надю больше не тошнило, и мысли о мясе не появлялись. Глядя в безупречно белый потолок без единой трещинки, она думала о посторонних вещах — не связанных с совокуплением. В основном прокручивала в голове список мертвых пианистов. Все двадцать три имени со зрительными образами. От Юрия Захарова до Сергея Голубева. Раньше Надя выстраивала их по алфавиту — как в классном журнале. Но потом решила, что это нелогично: они же не ученики. И расположила их по дате смерти. Виталий Щукин оказался шестнадцатым.
А в середине апреля Рома Павловский совершенно неожиданно заявил:
— После окончания школы мы с тобой поедем вместе в Англию.
— В Англию? — удивилась Надя и рассеянно посмотрела в окно. — Я знаю, что ты с родителями туда собираешься. Я это помню. Но я туда не собираюсь.
— У меня для тебя сюрприз. Последние два месяца я переписывался с Лондонской консерваторией. С Королевской академией музыки. Они видели твое выступление на конкурсе Чайковского. И готовы тебя принять.
На небе было очень много маленьких белоснежных облаков, напоминающих в совокупности рыбью чешую. Огромная синяя рыба с белой чешуей.
— Ты слышишь меня, Надя? Ты поняла, что я только что сказал?
— Я слышу. И я поняла, что ты сказал. Но все равно не понимаю, зачем мне туда ехать.
— Как это зачем? Ты не хочешь учиться в Королевской академии?
— Я не знаю, хочу или нет. Я об этом не думала.
— Не знаешь? Ты сомневаешься, стоит ли учиться в престижнейшем музыкальном заведении? Сомневаешься, стоит ли ехать вместе со мной?
Надя зажмурилась от натекшей в глаза белизны.
— Я в любом случае не могу туда поехать. У меня концерты по вторникам, пятницам и воскресеньям.
— Да какие еще концерты, что ты несешь?
Рома Павловский схватил Надю за плечо и затряс. Надя напряглась, изо всех сил прижала локти к ребрам. В голове зазвенела таблица цветовой профилактики.
— Извини, — тут же сказал Рома Павловский и медленно отнял руку. — Просто я тебя вообще иногда не понимаю… Я все делаю для того, чтобы мы были вместе. Закрываю глаза на твои… особенности. Не обижаюсь, когда ты уходишь не попрощавшись. Когда закрываешь дверь прямо перед моим носом.
— А я так делаю? — удивилась Надя, вытряхивая из головы остатки профилактической заставки.
— Ты так делаешь постоянно. Но ладно. Я к этому привык. Я готов с этим мириться. Потому что я тебя люблю и не хочу с тобой расставаться. Ради нас я сумел договориться с Лондонской консерваторией. Убедил родителей, что мы с тобой должны жить вместе. А ты не соглашаешься ехать из-за каких-то концертов для полоумных стариков?
— Они вовсе не полоумные.
— Да какая к черту разница? Твоей бабушки там больше нет. Что тебя там держит?
— Меня там не держат. Просто им нравится, как я играю. Это оживляет в них воспоминания. Возвращает к жизни.
Рома Павловский сел на подоконник и закрыл лицо руками.
— Послушай, Надя. Ты ничего им не должна, этим людям. Кто они тебе вообще? Ты должна думать о своей жизни, понимаешь? О своей. Она у тебя одна.
Надя вдруг подумала, что действительно ощущает перед обитателями дома престарелых некую провинность. Очень смутную, вроде первородного греха.
— Я не могу их бросить.
— А меня ты, значит, можешь бросить? Послушай. У тебя вся жизнь впереди. Ты закончишь консерваторию, будешь давать концерты в Королевском фестивальном зале. Сольные или с оркестром. Вот смотри. — Рома Павловский достал из кармана телефон и включил видеозапись Лондонского симфонического оркестра, исполняющего «Болеро». — Ты хочешь выступать там, с ними? Или предпочитаешь обшарпанный актовый зал дома престарелых?
— Там нет рояля, — отрезала Надя, покосившись на телефон. — И вообще я не очень люблю Мориса Равеля. Из импрессионистов мне больше нравится Дебюсси.
Рома Павловский вздохнул и выключил запись.
— Значит, будешь играть своего Дебюсси. Но на нормальной сцене. А еще мы будем с тобой вместе. Первое время поживем в общежитии, а потом снимем квартиру. Я стану подрабатывать, и родители помогут нам с деньгами.
— Нет, это неправильно, — сказала Надя, проводя рукой по безобойной стене Роминой комнаты. Стена была выкрашена рельефной бежевой краской и слегка покалывала подушечки пальцев. Наде нравилось это ощущение.
— Неправильно? Что именно?
— То, что твои родители помогут нам с деньгами. Нам — значит, и мне тоже. Бабушка говорила, что неправильно одалживаться у чужих людей.
— Надя, мои родители — не чужие люди. И я же говорю: я буду подрабатывать. У папы и дяди Коли. Помогать им с магазином.
— С каким магазином?
— Как это с каким? Надя, мы же в прошлый раз у моих родителей целый вечер это обсуждали…
— Извини, я, видимо, прослушала.
— Ладно, не суть. Главное, соглашайся. Пожалуйста. Иначе я очень сильно расстроюсь и даже не знаю, как это переживу. Не убивай меня отказом.
Надя не хотела расстраивать Рому Павловского. Тем более убивать. В конце концов, Рома — добрый и терпеливый человек. Заботливый друг. И Надя решила посоветоваться с Ксюшей Лебедевой.
— Конечно, поезжай, — не задумываясь, ответила Ксюша.
— Почему «конечно»?
— Ну а что, ты хочешь всю жизнь гнить в этой захолустной дыре? Я тоже после школы отсюда сваливаю. Правда, к сожалению, не в Лондон, а в Москву. В Лондон меня никто не зовет. А если бы позвал, я бы помчалась со всех ног. Слушай, может, твой Рома и меня возьмет в свой гарем?
— Я не знаю… Но могу спросить.
— Да ладно, Завьялова, не надо. Это шутка. Короче, поезжай, и точка. Все после школы сваливают. Лопатин тоже. И Демидов. И Тихонова.
— Зачем?
— А что здесь делать? Особенно тебе. У нас тут даже консерватории нет. Хочешь работать учительницей в детской музыкальной школе за три копейки?
