Теперь вернёмся к «шизоиду». Как мы уже поняли, для него важно соответствие новых вводных той информации, которая в его «чертогах» уже есть. Но если рассуждать, следуя этой логике, то получается, что они – эти «шизоиды» – чрезвычайно скучные люди!
Не знаю, насколько вы знакомы с великими математиками (а почти все они – классические и гуттаперчевые «шизоиды»)… Если не знакомы, то просто поверьте мне на слово – скучными их точно не назовёшь! Да, если вы не математик, то быстро заскучаете в разговоре с ними.
Впрочем, они с большой вероятностью могут этого даже не заметить, продолжая фонтанировать новыми и новыми соображениями. Какое им дело, как вы реагируете, когда у них в «чертогах» целая Вселенная разворачивается невероятной сложности и красоты? Несопоставимый, так сказать, масштаб – в рамках статистической погрешности…
То есть, вроде как должны быть скучными наши «шизоиды», а вот – не скучные. В чём здесь подвох? Подвох в том, что мы не учли одну чрезвычайно важную деталь: любопытство.
«Шизодный радикал» обусловлен, как мы уже с вами знаем, специфичностью (дефектом) индивидуального инстинкта самосохранения: перемещение «центра тяжести» из подкорки в кору делает человека в каком-то смысле более уязвимым. Но он опасностей-то и не видит, поэтому демонстрирует бесстрашие, а обратная сторона бесстрашия – какая? Правильно, то самое любопытство.
Другой вопрос, на что это любопытство будет направлено. Если мы узнаем, что некий человек заинтересовался типологией Ивана Павлова, то мы, вероятно, сделаем вывод, что он в принципе интересуется типологиям. Это логично. Но если этот человек движем «шизоидным радикалом», то есть шанс, что наша логика даст, так сказать, маху.
Вполне возможно, например, что эта новая информация заинтересует его каким-нибудь совершенно нетривиальным образом.
Например, почему только два типа? Потому ли, что главные понятия павловской теории – это «возбуждение» и «торможение»? Но как, в таком случае, эта типология связана с теорией «условных рефлексов» того же Ивана Петровича? И влияет ли принадлежность к тому или иному типу на сон, который, «по Павлову», является «разлитым торможением»?
Но это ещё не всё. В результате он может вывести из набора этих данных какую-нибудь, например, «теорию двоичного кода» или «психическую концепцию времени» (ведь «условный рефлекс» – это, «по Павлову», «временная связь»). А если его голова полна эзотерических концепций, то, вполне возможно, нас ждут мощные выводы, относительно «управляемых сновидений», «торможения желаний» и «работы с энергией на высшем уровне» (Павлов же говорит о «высшей нервной деятельности»!).
В общем, то, куда именно отправится любопытство «шизоида», который принялся разрабатывать ту или иную тему, и с чем оно оттуда вернётся, сказать, мягко говоря, сложно.
Но можно быть уверенным, что пойдёт оно дорогами «логических» ассоциаций – путём необычным и странным, и заведёт, возможно, нашего героя туда и так, что найти его там и выковырять оттуда будет не так-то просто.
Вот почему мир «шизоида» может быть объёмным и сложным, что, казалось бы, противоречит утверждению, что вся суть «шизоидного радикала» в том, что он сравнивает внешний стимул с уже существующими в его распоряжении интеллектуальными установками.
Это всё я к тому, что не следует делать поспешных выводов, основываясь лишь на общих характеристиках того или иного типа мышления. В реальности каждый из них – это сложная и разветвлённая система, понять которую можно только в том случае, если вы способны ухватить все аспекты ситуации, в которой тот или иной тип себя проявляет.
Надеюсь, мне удалось показать, что сам подход «художников» и «мыслителей» к работе с информацией сильно отличается. А каким же образом дело обстоит с третьим типом – с «невротиками», как назвал бы их Фредерик Пёрлз?
Точкой входа у данного «радикала» является, по сути, сама дефолт-система, точнее та её часть, которая входит в лимбическую систему, то есть функционально относится ещё к подкорке, но анатомически уже является частью коры головного мозга.
Это значит, что «невротический радикал», так же как и «художник», сохраняет при оценке ситуации существенный эмоциональный заряд – он чуток к собственным потребностям. Однако же, сама ситуация выглядит для него, что ли, более «мыслительно».
Но это не главное. Важно понять, почему первую скрипку в случае «невротического радикала» играет именно дефолт-система мозга. Всё дело в иерархическом инстинкте, избыточность которого и характеризует, как мы уже знаем, «невротический тип».
Именно дефолт-система мозга создавалась эволюцией под задачи формирования социальных групп – стаи, а потом и племени.
По сути, эти области коры головного мозга являются чем-то вроде места дислокации «других людей», то есть их образов, с которыми мы и общаемся внутри собственной головы.
С реальными людьми, строго говоря, мы обмениваемся лишь колебаниями воздуха, выталкивая его через свои голосовые связки (ну и другими физическими воздействиями – давлением на кожные рецепторы и химическими молекулами на рецепторы обоняния).
Собственно же само наше с ними общение нашу голову не покидает. Всё, что мы думаем о других людях, как мы их воспринимаем, как к ним относимся – это уже продукт работы мозга, а именно – той самой дефолт-системы.
Это, как мы уже говорили, невидимые вещи, которые мозг должен сам в себе создать, реконструируя возникающие социальные ситуации.
Более того, мы сами – как «личность», как «индивид» – представляем собой как бы перекрестье этих образов «других людей» в своём собственном мозгу.
Да, в нём нет нашей «личности», какого-то особого «я», в нём есть только множество образов «других людей», через которых мы и определяем то, чем являемся.
Без них, без наших отношений с ними, мы были бы плоскими и реактивными – пустым местом, способным лишь отзываться на внешние раздражители.
Но когда мы находимся в определённых социальных отношениях – всё меняется: любой сигнал, который мы получаем извне, мы получаем не сами по себе, а как бы всей своей стаей и своим местом в ней.
Когда вам что-то говорят, это говорят не каким-то абстрактным «Пете» или «Маше», это говорят неким социальным агентам: отцу трёх детей или матери-одиночке, старому товарищу или подружке невесты, ветерану боевых действий или профессору кафедры искусствоведения, бизнесмену или домохозяйке, жиголо или «Мисс Вселенной – 2005».
То есть, когда к нам обращаются, к нам всегда обращаются как к какому-то социальному лицу. Это ваше (и моё) «социальное лицо» – по сути, продукт тех отношений, в которых мы состоим. И понятно, что эта система может весьма специфическим образом отзываться на любой из внешних сигналов, на любую внешнюю информацию.
Представьте, что вы делаете предложение увеселительной прогулки отцу трёх детей, или, как вариант: матери-одиночке, старому товарищу, подружке невесты, ветерану боевых действий, профессору кафедры искусствоведения, бизнесмену, домохозяйке, жиголо и «Мисс Вселенной – 2005». Чувствуете разницу?
