— Курочкина не стала бы работать заведующей, — заявила санитарка. — Она вообще собирается перейти на другую подстанцию, я слышала ее разговор с диспетчером. Влада — самый умный врач из всех, несмотря на юный возраст. По моей линии были хорошие врачи, поэтому моей дочери передались гены… Я уверена, что, если бы Дьякова ушла, Андрей Максимович не нашел бы никого лучше Влады…
Я с сомнением покосилась на нее. Конечно, любая мать уверена, что ее ребенок — самый талантливый и замечательный, может, поэтому уборщица полагала, что Влада — одаренный медицинский работник? А может, видела, что женщина пытается привлечь внимание Трубецкого, решила, что между ними может завязаться роман?..
Мои размышления были прерваны громким стуком открываемой двери. И я, и Анна Степановна одновременно повернули головы. На пороге уборной стояла не кто иная, как Влада.
Красивое лицо женщины было перекошено злобной гримасой, делавшей ее похожей на маску кровожадного чудовища. Она с ненавистью смотрела на санитарку, словно намереваясь уничтожить ее одним взглядом.
— Ты… ты — мерзкая, грязная поломойка! — заорала она изменившимся от ярости голосом. — Ты — ничтожество, противная тварь, ты смеешь называться моей матерью?! Грязная пьяница, алкоголичка, да как ты могла заявлять, что ты — моя мать? Заразная свинья, мне даже смотреть на тебя противно! Если ты хоть слово кому скажешь, если хоть посмеешь упомянуть о том, что являешься моей биологической родственницей — да я тебя в психушку упеку, ты сгниешь там, как подобает гнить опустившейся скотине! Я знать тебя не желаю, убирайся отсюда! Чтобы тебя и твоего мерзкого духа тут не было!
От каждого слова, выбрасываемого, точно ядовитый плевок смертельно опасной кобры, Анна Степановна буквально съеживалась, словно пыталась уменьшиться и раствориться, сделаться невидимой.
В ее глазах теперь плескался не ужас — а самая настоящая боль, смешанная с мольбой. Она с усилием подняла руку, словно каждое движение причиняло ей немыслимые страдания, протянула ее к дочери, пытаясь то ли остановить ее, то ли дотронуться до нее, подобно грешнику, боящемуся прикоснуться к святыне.
Я услышала только два слова, вырвавшихся из уст несчастной санитарки:
— Прости… доченька…
— Не смей меня так называть! — взвизгнула Влада, отпрыгнув от женщины, точно от прокаженной. — Убирайся, убирайся, убирайся!
— Доченька… доченька…
Внезапно Анна Степановна как-то обмякла и медленно заскользила вниз, опираясь о стену. Я бросилась к санитарке, подхватила ее под руки, осторожно опустила вниз, чтобы та не ударилась головой.
Женщина ловила ртом воздух, как задыхающаяся без воды рыба. Она уже ничего не могла сказать, но я видела, что она пытается проговорить одно-единственное слово «доченька», которое твердила как молитву. На лбу выступил холодный пот.
— Влада, ей плохо! — заорала я. — У нее приступ, принеси воды, нужен нитроглицерин или аспирин…
Но молодая врач стояла, даже не шелохнувшись. Она смотрела, как мать задыхается, как теряет сознание. Смотрела безучастно, подобно тому, как смотрят скучный, неинтересный фильм.
Анна Степановна безвольно уронила голову мне на руки, а Влада спокойно повернулась спиной и вышла из комнаты.
Я услышала ее спокойные, ровные шаги, удаляющиеся по коридору…
Несмотря на то что я подняла на уши всю подстанцию, несмотря на экстренные меры, спасти Анну Степановну так и не удалось. Несчастная санитарка так и не пришла в себя после внезапного сердечного приступа.
Возможно, врачи оказались бессильны, потому что сыграли роковую роль многочисленные факторы, в том числе и систематическое употребление алкоголя. А может, несчастная санитарка попросту не хотела сама бороться за жизнь?
Ведь она работала уборщицей только с одной-единственной целью — заслужить прощение дочери, сделав ее главой пятой подстанции.
Бедная женщина до последнего надеялась, что, если будет полезна Владе, та наконец-то ее поймет и простит.
Увы, Влада оказалась неспособной на подобные чувства.
Она даже не пожелала узнать, как обстоят дела у Анны Степановны — взяла первый попавшийся вызов и уехала к очередному больному вне очереди.
Эта смена была последней ее рабочей сменой на пятой подстанции — я узнала, что на следующий день она подала заявление об уходе, и о дальнейшей ее судьбе мне ничего неизвестно.
Ольга Ивановна нашла в себе силы поговорить с Трубецким, призналась в том, что воровала обезболивающие у Натальи для своей больной дочери. Заведующий, будучи человеком добрым и отзывчивым, не стал придавать дело огласке, а помог диспетчеру с устройством Снежаны в ту самую клинику, куда не смогла ее положить Наталья. Состояние девушки было не из легких, однако понемногу ее дела улучшаются.
За кого во всей этой истории можно порадоваться — так это за Наталью и Андрея Максимовича.
Дьякова все-таки согласилась выйти замуж за заведующего и полтора месяца спустя получила заслуженное повышение в должности.
Несмотря на то что Наталья опасалась реакции дочери, Ирина поняла и одобрила выбор матери и не стала вести себя как избалованный ребенок, который боится, что ей придется делить любовь Натальи с кем-то еще.
Что же касается меня, я получила свой заслуженный гонорар (хотя я и отказывалась брать у Ирины деньги, та настояла на своем, заявив, что благодаря мне честное имя матери не опозорено и, более того, я не раз спасала ее от незаслуженных подозрений).
Что поделаешь — впрочем, не скажу, что я не рада честно заработанным деньгам. По крайней мере, я всегда стараюсь безукоризненно выполнять свою работу…
