— Потому что она будет. — Фериус потянулась к карману, но не вытащила очередную соломинку. — Вот черт. Надо было попросить Алтариста показать мне, где тут можно купить курево. Поскольку более ценную награду мы вряд ли получим.
Она глубоко вздохнула — и тут же вздрогнула от боли. Вынув из кармана очередную колоду карт, Фериус протянула ее мне.
— Тут всего лишь обычные карты, — сказал я немного разочарованно. — Дароменские щиты, чаши берабесков и все остальное.
— Это карты, которые сейчас имеют значение, — ответила она. — После бессмыслицы дискордансов и всего такого прочего то, что ты держишь в руке, говорит нам, что будет война.
Я перебрал карты, рассматривая образы, которые имели значение для разных культур. Невольно я подольше задержался взглядом на масти заклинаний, потому что она представляла мой народ. У каждой масти были свои наборы персонажей и представителей соответствующего народа. Генерал Щитов являлся одной из старших карт дароменов. У берабесков существовала карта под названием «Нищий Чаш». Я никогда особо пристально не рассматривал эту основную колоду аргоси, но что-то в ней всегда меня тревожило.
— Что ты видишь? — спросила Фериус.
Я не мог сформулировать ответ, хотя он словно вертелся на кончике языка. Словно мой мозг знал, но я не находил правильных слов.
В некотором роде карты напомнили мне порошки в моих мешочках — инертные сами по себе, но всякий раз, когда я их соединял…
— Дело не в каком-то конкретном событии, — внезапно сказал я. — Эта война, которая, по мнению аргоси, вот-вот начнется, она происходит из самой структуры наших культур. Словно наши страны так устроены, что просто не могут не противостоять друг другу.
Фериус кивнула.
— Если хворост пролежит на солнце достаточно долго, появится…
— Искра, — докончил я мысль. — Так, значит, это…
Она постучала пальцем по колоде.
— Возьми карту, малыш. Любую.
Я взял и перевернул карту лицом вверх. На ней была изображена механическая птица. Интересно, как Фериус это делает.
— Годится для искры? — спросила она.
Фериус отправилась укладывать вещи. По-видимому, мы покончили с этой страной. Остался только вопрос: что делать с моей сестрой? Не то чтобы я действительно поверил обещаниям Заверы, но… После всего, что Шелла устроила в Гитабрии, не думала же она всерьез, что я стану ее защищать?
Я взял ложную карту дискорданса, которую она сунула мне в карман. Почему эта карта так важна для нее?.. Глядя на нее сейчас, я понимал, почему Фериус так презрительно отозвалась о карте. Она была нарисована идеально. Пожалуй, лучше, чем иные карты аргоси. Но была в ней какая-то холодность. Отстраненность. Идеальное совершенство, но от него веяло высокомерием. При взгляде на корону и деревянную подставку в виде кистей рук в душе появлялось какое-то беспокойство пополам с раздражением.
«Нет, — подумал я. — Не раздражение. Скорее, тревога. Например, когда я плохо себя вел с одним из наставников и он отправлял меня домой, к…»
Картинка сделалась размытой. Я испугался, что снова потерялся в Тенях, но нет — остальной мир не изменился. В основном. Свет, лежавший на карте, был неестественным. Странно мерцал. Линии стали более выпуклыми. Я едва не уронил карту в ущелье, когда увидел, как чья-то рука протянулась и схватила корону.
Перспектива на карте изменилась. Картинка словно стала объемной. А потом — хотя это было невозможно — я увидел, как мой отец водрузил корону себе на голову.
— Тебе всегда нравились фокусы, — изрек Ке-хеопс. — Я решил, что ты по достоинству оценишь и этот.
Глава 46
КОРОНОВАННЫЙ МАГ
Глаза — вот что было хуже всего.
Видеть, как на картинке оживает лицо твоего отца, это уже немало сбивает с толку. Изменяются линии и цвета, оставаясь простыми, сохраняя вид и общий стиль рисунка на карте, но все же как-то преобразуются там и тут, чтобы подчеркнуть игру тени и светотени на высоких скулах и твердой челюсти.
Но вот его взгляд… Он смотрел на меня так, словно действительно видел. И от этого все леденело в груди, а кожа казалась тонкой и ломкой, будто это я, а не он, был сделан из бумаги.
«Выпусти карту, — приказывал я своей руке. — Брось его в ущелье. Или на пол, чтобы я раздавил его каблуком. Посмотрим, как ему это понравится!»
Но я не мог. Я постарался, едва увидев лицо на карте, но… Я даже не мог сказать, как описать мое нынешнее состояние. А потом эти слова пришли сами: лишенный мужества.
Взгляд отца лишил меня мужества.
— Ты предал свою сестру, — сказал он.
— Я…
Стоп. Не позволяй ему контролировать разговор.
— Шелла прибыла сюда как гость гитабрийцев, а вместо этого устроила заговор против них. Она использовала обсидианового червя, чтобы мучить человека. Девушку, которая ничего не сделала ни ей, ни тебе, ни вообще кому-то…
Истина, произнесенная вслух, придала уверенности моему голосу. И еще — я был убежден, что моя следующая догадка верна.
— Ты приказал ей совершить эти преступления.
— Преступления? — переспросил он так, словно это было какое-то странное, чуждое ему слово. — Что ты называешь преступлением, Келлен?
— Она нарушила их законы! Она — глава посольства джен-теп! Теперь гитабрийцы будут считать, что наши люди не держат слово, не верны клятвам и…
Отец взглянул на меня, прищурив глаза.
— Ты говоришь о клятвах, законах, преступлениях. Скажи, Келлен, какие клятвы ты дал своей сестре?
— Что? Никаких. Зачем мне…
— И какие законы регулируют ваши с ней отношения?
— О чем ты говоришь? Между братьями и сестрами не бывает законов. Почему ты…
— Никаких клятв, никаких законов… Стало быть, ты сестре ничего не должен?
— Конечно же, я…
Он связал меня по рукам и ногам своей логикой. Отец снова побеждал. Ке-хеопс смотрел на меня сверху вниз — совсем недурно, учитывая, что его лицо было всего лишь рисунком на карте в моей руке.
— Клятвы, которые связывают нас крепче всего, никто не произносит вслух, Келлен. Никто не формулирует эти обещания и обеты. Они просто есть. Законы, которые имеют значение — законы, которые мы должны соблюдать, — не нужно записывать. Они в твоей крови. И единственное преступление, о котором тебе стоит подумать, ты совершил в своем сердце. Ты совершил его, когда позволил иностранным солдатам схватить Шеллу. Ты позволил им посадить в тюрьму свою сестру, которая любит тебя и защищает перед твоими соплеменниками независимо от того, что ты творишь и чем ты стал.
