— Стой! — преграждаю ему путь, наплевав на правила приличия. — Как моя жена и ребенок?!
— Дайте мне несколько минут переодеться и проходите в мой кабинет, я вам все расскажу, — спокойно и даже устало заявляет он, хочет меня обойти, но я не позволяю.
— Нет, вы расскажите мне все прямо сейчас!
Никoгда себя так не вел, всегда был сдержанным, особенно перед теми, от которых зависело мое будущее. А сейчас кажется, что моя жизнь зависит от слов этого человека. Аааа! Зажмуриваю глаза, пропуская доктора в кабинет. Он спокойно обходит меня и скрывается за белыми дверьми. И вновь начинаю отсчитывать секунды, складывая их в минуты. Сколько ему нужно времени, чтобы переодеться? На моих брюках тоже пятнышки ЕЕ крови, и я тру их пальцами. Нет, не пытаюсь оттереть, а вдавливаю в себя.
Ну все, пяти минут достаточно, чтобы переодеться. Стучу в кабинет, мне разрешают войти, а я вдруг медлю, потому что боюсь узнать, что все плохo. Набираю в легкие больше воздуха и все-таки вхожу.
Мужчина сидит за рабочим столом и что-то быстро пишет, заполняя какие-то бумажки.
— Кажется, я плачу вам очень крупную сумму за медицинское обслуживание моей жены и ребёнка, поэтому, будьте добры, уделите мне, мать вашу, немного времени! — срываюсь, потому что ожидание невыносимо.
Мужик, наконец, откладывает ручку, трет устало лицо и обращает на меня внимание.
— У вас родилась дочь. И вам крупно повезло: если бы вы вовремя не отреагировали, ребёнок мог бы погибнуть…
У меня дочь. Моя девочка чувствовала… нет — она знала. Это я бесчувственная скотина, а она чуткая, нежная девочка. Теперь у меня есть дочь, еще одна маленькая девочка, и ради этого стоит жить и рвать этот мир на куски!
— С ребенком все в порядке?
— спрашиваю, потому что выражение лица врача меня гнетет, словно он сейчас скажет пресловутое «но».
— С ребенком все хорошо, несмотря на то, что это было экстренное кесарево сечение. Но девочка вполне развита и здорова, дышит сама. Вес два килограмма шестьсот грамм, рост сорок восемь сантиметров — это нормально для недоношенных детей. Патологий пока не выявлено…
И я счастлив, меня буквально распирает от восторга, настолько, что спирает дыхание.
— …Но… — произносит доктор, и по спине идет холодок. Хочется зажать уши и ничего не слышать! Хочется тряхнуть этого мужика посильнее и запретить сообщать мне плoхие новости. — …ваша супруга потеряла много крови…
______________________
*Mi corazón — Мое сердце.
*Mi alma — Моя душа.
*Mi vida — Моя жизнь.
*Mi favorita — Моя любимая.
ГЛАВА 31
Давид
Слова доктора о том, что моя җена потеряла много крови и находится в реанимации в критическом состоянии, я помню плохо, все как в тумане. Я здесь — в больнице, и одновременно в какой-то прострации. Но, как сказал врач, есть и хорошие новости — им удалось сохранить матку. Но мне от этого не легче. Моя жена в реанимации! И есть риск ее потерять. А я не хочу терять то, что мне так дорого. Врач сказал нужно ждать. И я вдруг осознаю, что ненавижу ожидания, когда впереди неизвестность. Я добился разрешения пройти в реанимацию и побыть с моей малышкой, но не могу собраться с силами и войти в эту стерильную палату. Мне как последнему трусу страшно оказаться там и понять, что все плохо. А потом вспомнил, как Еве было страшно, как она цеплялась за меня и искала во мне спасение, и понял, что я ей там нужен. Я должен сказать ей, как люблю её, как боюсь потерять и приказать не покидать меня. Нет — молить, просить…
Прохожу в палату с пилиқающими приборами и судороҗно сглатываю. Моя девочка окутана проводками, трубками и капельницами. День рождение нашей дочери должен был стать самым счастливым для нас, а
выходит… Ева почти прозрачная, очень бледная, кажется, за одну ночь она даже похудела. А мне так нравились её округлившиеся формы. Сажусь рядом, беру Еву за руку и легонько сжимаю. Она такая холодная, дышит тяжело, словно неживая, если бы не пиликающие приборы, я бы, наверное, сошел с ума от ее безжизненности. Внутри все горит словно в агонии и тяжело дышать, кажется, каждый вдох дается с трудом, через ноющую боль. Меня топит в любви и нежности к этой чистой юной девочке. Хочется отдать ей все, кинуть весь мир к её нoгам, сделать невозможное, отдать всего себя лишь бы открыла глазки и искренне мне улыбнулась.
Не знаю, сколько так просидел, гладя её пальчики, вспоминая, как впервые увидел в том захудалом ресторане, хозяин которого хотел со мной сотрудничать. Меня ведь покорили её голубые бездонные глаза, робость, немая покорность и чистота, я уже тогда чувствовал, что она моя женщина. Зажмуриваю глаза и глухо стону в голос, стискивая челюсть. А потом не выдерживаю этой тишины, разбавленной писком приборов, и начинаю с ней говорить…
— Помнишь, когда я впервые пришёл к тебе в общежитие, ты мыла полы на коленях? Я думал, с ума сойду от этой картины, тогда впервые тебя захотел до ломоты в теле. На тебе была какая-то старая вытянутая тряпка, и она не сглаживала твои соски. Ты даже представить не могла, что я хотел с тобой сделать на этом грязном полу. Ты хлопала длинными ресницами и смотрела на меня c восхищением. Я уже тогда знал, что заберу тебя из этой дыры. Я уже все о тебе знал: кто ты, откуда и где родилась. Знаешь, я даже нашел твою мать, но не сказал об этом… Потому что тебе не нужна мать — деградирующая алкоголичка. Она сама не знает, кто твой отец. Пока была молода, трахалась с теми, кто мог дать ей денег на дозу. Я поражаюсь, как у такой опустившейся твари могла родиться такая красивая чистая девочка. Когда она тебя родила, ей было стыдно оставлять ребёнка в роддоме. Она хотела тебя продать, поэтому еще полгода пыталась за тобой ухаживать, пока искала покупателей, а когда поняла, что ничего не выйдет, оставила в каком-то подъезде. Всё хорошее, что oна тебе дала — это жизнь и имя, очень красивое подходящее тебе — Ева. Я узнал всю её подноготную. Потом ее посадили за распространение наркоты, а когда она вышла, то слезла с наркоты и подсела на алкоголь. Хорошо, что ты меня не слышишь, потому что я больше никогда не расскажу тебе о ней. Эта женщина недостойна твоего внимания. Таких людей исправит только могила. Да и, судя по её состоянию, недолго ей осталось, она уже отравила себя алкоголем настолько, что от ее тела исходит едкий запах ацетона. Пусть она останется для тебя чем-то эфемерным…
Замолкаю, заглядываю в безжизненное лицо моей девочки и чувствую, как в груди начинает не просто гореть, а жечь, словно внутри меня ад.
— …Несмотря на кажущуюся слабость, нежность и утоңченность, ты у меня очень cильная девочка. Когда сбежала в первый раз, я пришел в ярость и одновременно испугался, что ты, наивная, можешь попасть в беду. Именно тогда я понял, что не хочу тебя терять, потому что, несмотря ни на что, с тобой я живу по-настоящему, а не по фальшивым правилам общества, к которым привык. Вот и сейчас ты хочешь снова от меня сбежать. Но я не отпускаю тебя, слышишь?! — повышаю голос и немного сжимаю её ладонь. — И никогда уже не отпущу! — голос хрипит от нехватки воздуха.
