Сразу после возвращения из Испании Григорий Иванович засвидетельствовал собственную благонадежность на заседании Главного Военного Совета, обсуждавшего дело Тухачевского и его товарищей с 1 по 4 июня 1937 года. Кулик рассказывал, как Гамарник и другие «враги народа» пытались опорочить его: «Я к Гамарнику никогда не ходил. Вот тогда, когда вызывали Говорухина, так они хотели представить дело. Я выпил вино и пригласил женщину (до выпивки и прекрасного пола Кулик был большой охотник. — Б.С.), так они хотели меня скомпрометировать (смех). Не в том смысле. Они говорили, что я бездарный человек. Ну, что там какой-то унтеришка, фейерверк. Уборевич так меня и называл «фейерверком». А вождь украинский Якир никогда руки не подавал. Когда Белов проводил в прошлом году учение осенью, как они и сбежались все, чтобы скомпрометировать это учение.
Я ошибся в Горбачеве, он играл провокаторскую роль, в военном отношении он бездарный Корк — вообще дурак в военном деле.
Голос с места: Положим, он не дурак.
Кулик: Нет, Корк в военном деле безграмотный человек, техники не знает.
Буденный: Начальник штаба Московского округа Степанков — сволочь. Первая сволочь — Гамарник».
Разумеется, Кулик тогда и не подозревал, что сам через тринадцать лет окажется на месте Тухачевского, Якира и Уборевича. А нелюбовь к арестованным, принадлежащим, в отличие от Кулика, не к «конармейскому», а к «пехотному клану», с большой прослойкой бывших офицеров, была у бывшего фейерверкера вполне искренней. История с «компрометацией» наверняка вызовет смех не только у членов Главного Военного Совета, но и у сегодняшних читателей. А вот противостояние «конармейцев», по большей части из бывших унтеров, и более образованных «пехотинцев» было суровой реальностью. Как оно разрешилось, мы уже видели на примере Тухачевского. Теперь Кулик занял освободившийся пост начальника Артиллерийского управления РККА. Предшественник Григория Ивановича Н.А. Ефимов вместе со своим заместителем Г.И. Бондарем был арестован еще в мае 37-го.
Уже после Великой Отечественной войны и разжалования и расстрела Кулика на него постарались возложить чуть ли не всю ответственность за просчеты в подготовке советской артиллерии к войне, а также за ряд неудач 41-го года. Но так ли уж был виноват Григорий Иванович, не доживший до мемуаров и потому лишенный возможности ответить своим критикам в генеральских и маршальских погонах?
Сразу после первого суда над ним, 18 февраля 1942 года, Кулик, только что из маршала превратившийся в генерал-майора, направил письмо Сталину. Он пробовал оправдаться: «Тов. Сталин! Когда я был у Вас в последний раз, Вы мне сказали относительно моего руководства вооружением. Я считаю себя ответственным за вооружение с июня 37 года по 20 июня 1941 года, как за количество, так и за качество, так как я проводил всю систему вооружения новыми образцами. Прошу назначить авторитетную беспристрастную комиссию, которая должна установить, сколько я принял вооружения от своих предшественников и сколько я сдал. Как была обеспечена армия согласно плану развертывания по утвержденным Правительством нормам с учетом плана заказа 41 года, качество вооружения новых систем, принятых на вооружение армии под моим руководством. Особенно прошу вскрыть системы прохода плана заказов на каждый год: что я предлагал и что фактически утверждали и что мы получали; как общее правило нам давали после долгих мытарств, которые длились по менее 4–5 месяцев в Наркоматах, в Госплане, в разных комиссиях и подкомиссиях правительственных и в Комитете Обороны, не более 60–65 процентов от просимого нами.
Промышленность тоже урезала этот утвержденный план своими недоделками, которые исчислялись 20–30 процентов, смотря по какому виду вооружения. Я же отстаивал интересы армии упорно, по этому вопросу можно найти десятки моих жалоб, просьб ежегодно в аппарате Госплана, Комитете Обороны, Госконтроле, в Наркоматах промышленности и у Вас в ЦК ВКП. Я думаю, никто не сможет отрицать, как я защищал интересы армии, где проходил наш план заказов, с членов Правительства.
Я был удивлен, когда Вы мне сказали насчет ППШ, что мы мало просили, а комиссия (председателем был т. Молотов) по предложению т. Вознесенского (председателя Госплана. — Б. С.) нам срезала. В этой же комиссии были срезаны и винтовки. Я защищал, бывший нарком т. Тимошенко меня не поддержал, так как в этих вопросах мало разбирался, и я остался в одиночестве. Я только говорю Вам об одном примере. Можно найти десятки примеров, когда мне удавалось доложить Вам, и Вы проводили постановлением ЦК ВКП по отдельному виду вооружения, а когда начинался год, численность срезалась на ссылку, что нет металла.
Я предлагал за несколько месяцев перед войной перевести пороховую, снаряжательную, стрелкового вооружения промышленность по мобплану. Мое предложение есть в ЦК ВКП, у т. Молотова и в Комитете Обороны, но тогда отвергли, а также предлагал большую программу производства танков на 40-й и 41-й годы, она тоже не прошла, этот документ есть в Комитете Обороны за моей и т. Федоренко (начальника Главного Автобронетанкового управления. — Б.С.) подписью, тоже не прошел за недостатком брони и моторов (поразительно, но уже в 42—43-м брони и моторов оказалось достаточно, чтобы произвести танков гораздо больше, чем предлагал Кулик, — уж не за счет ли приписок? — Б.С.).
Тов. Сталин! Прошу Вас приказать детально вскрыть: кто же был виновником торможения вооружения, и Вы увидите, только не НКО».
Действительно, во многих грехах, которые ему приписывали, Кулик повинен не был. Дело здесь было чаще всего в нереальности планов военного ведомства, для осуществления которых не хватало металла и взрывчатых веществ. Здесь вину с Григорием Ивановичем разделяли другие руководители Наркомата обороны и военной промышленности. В целом же артиллерия к Великой Отечественной войне оказалась подготовлена неплохо. Главный маршал артиллерии Николай Николаевич Воронов в своих мемуарах «На службе военной», вышедших в 1963 году, не пожалел черных красок для характеристики своего бывшего начальника, Маршала Советского Союза Григория Ивановича Кулика: «Г.И. Кулик был человеком малоорганизованным, много мнившим о себе, считавшим все свои действия непогрешимыми. Часто было трудно понять, чего он хочет, чего добивается. Лучшим методом своей работы он считал держать в страхе подчиненных (Воронов был первым заместителем начальника Главного Артиллерийского управления и начальником артиллерии Красной Армии. — Б.С.). Любимым его изречением при постановке задач и указаний было: «Тюрьма или ордена». С утра обычно вызывал к себе множество исполнителей, очень туманно ставил задачи и, угрожающе спросив «Понятно?», приказывал покинуть кабинет. Все, получавшие задания, обычно являлись ко мне и просили разъяснений и указаний». Чем-чем, а избытком скромности Николай Николаевич явно не страдал.
Воронов вспоминал и поездку Кулика на Халхин-Гол летом 39-го, в самый разгар советско-японского конфликта: «Наши передовые части находились за рекой Халхин-Гол и занимали там значительный плацдарм. Под прикрытием ночи туда был выведен стрелковый полк только что прибывшей дивизии. Утром противник обнаружил плохо замаскированные боевые порядки полка и открыл артиллерийский огонь. Молодые красноармейцы, которым до этого, как говорится, не доводилось нюхать порох, растерялись. В отдельных подразделениях возникла паника. Командиры пытались навести порядок, но это не всегда удавалось. На наше счастье, японцы не смогли воспользоваться растерянностью наших бойцов. Видимо, у противника ушло много времени на организацию моторизованных отрядов. Когда они наконец начали наступать, по ним открыли огонь четыре наши батареи, срочно выдвинутые по моему приказанию на открытые позиции. Под прикрытием артиллерии свежие стрелковые батальоны восстановили положение.
