Я сидел за пианино в соседней со столовой комнате и напевал Сталину шутливые песенки, что-то вроде «Ах, милашка, скинь рубашку». Мы все к тому времени изрядно выпили, и я мог себе позволить такие шутки. Вдруг вошла в эту комнату Кира Ивановна и прямо к Сталину, и начинает с ним так говорить, как будто они давние знакомые. Они даже отошли от пианино. Я краем уха слышал, что Кира говорила о своем брате Сергее, бывшем офицере белой армии. Он в то время находился где-то в лагерях. Кира очень настойчиво просила Сталина помочь спасти ее брата. Я понял, что лишний при этом разговоре, и потихоньку ушел из комнаты, оставив их наедине».
Карпов считает, что свидетельства Козловского и дочери Кулика доказывают, будто между Сталиным и Кирой существовали какие-то особые отношения. Козловский высказал предположение, что последующее исчезновение жены маршала может быть связано с тем, что «на нее что-то наговорил режиссер Большого театра Мордвинов. Его незадолго перед этим посадили, и он уже оттуда не вернулся. А он ухаживал за Кирой Ивановной, они были близкими друзьями — незадолго до ареста они где-то в озере или в пруду купались, их видели там». Владимир Васильевич сразу построил несложную схему: Берия донес Сталину об интимных отношениях между режиссером Борисом Аркадьевичем Мордвиновым и женой Кулика, после чего «могло случиться так, что ревность диктатора взыграла до того, что он не остановился перед тем, чтобы наказать обоих. А наказание у этого жестокого человека было одно — смерть».
Тут, правда, получается одна неувязка. Наказал-то Сталин обоих очень по-разному. Мордвинова арестовали, хоть и без особой огласки, но так, что об этом знали и родные, и коллеги-артисты, тот же Козловский. И в лагере он прожил целых тринадцать лет — до 1953 года. Симонич же просто исчезла, да так, что несколько десятилетий никто не знал о ее судьбе.
Валентина Григорьевна рассказывала Карпову о последнем приеме в Кремле, на котором ей пришлось побывать: «Последний прием в Кремле, на котором была Кира Ивановна, состоялся 5 мая 1940 года, кажется, в честь Дня печати. Меня Сталин не забыл после посещения нашей дачи в день рождения отца. И я была приглашена. Это был первый (и последний. — Б.С.) кремлевский прием, на котором довелось мне присутствовать. Все там было шикарно. Огромные стерляди на блюдах. Марочные вина, коньяки, водки. Приготовленные искуснейшими кулинарами закуски. Много света. Зал переполнен людьми, один другого знаменитее! Я была на седьмом небе. Ни ко мне, ни к Кире Ивановне Сталин не проявил никакого внимания, даже не подошел. Сидел на своем обычном месте в окружении членов Политбюро. Скользнул раз-другой взором в нашу сторону, ну, может быть, на секунду задержался, не дольше. А может быть, мне это показалось, а он смотрел так же, как и на всех. Не знаю. Не могу утверждать. Только это был последний прием в жизни Киры Ивановны. Через два дня она исчезла».
Сам Кулик на суде в августе 1950 года об исчезновении супруги сообщил следующее: «Однажды меня вызвал Сталин и сказал, что имеются сведения о том, что моя жена связана с итальянцами, и предложил мне с ней разойтись. После этого я с Симонич был на первомайском параде, а 5 мая (1940 года. — Б.С.) в 11 часов дня она исчезла. Я предполагал, что ее арестовали, но когда я зашел к Берии, он мне сказал, что нет. После этого я сразу заявил в ЦК».
Очевидно, Валентина Григорьевна Кулик-Осипенко за давностью лет датой приема в Кремле по ошибке назвала дату исчезновения Киры Ивановны. Интересно, что Григорий Иванович сразу же догадался, что имел место так называемый «негласный арест», применявшийся НКВД и НКГБ в отношении лиц, факт задержания которых органы предпочитали не обнародовать, чтобы не вспугнуть возможных сообщников или не скомпрометировать раньше времени связанных с арестованными лиц, занимающих видное общественное положение. О том, что же в действительности случилось с Кирой Ивановной Симонич, стало известно только в 1953 году во время следствия и процесса по сфабрикованному делу «о заговоре Берии» (об этом деле я подробно расскажу в очерке, посвященном Лаврентию Павловичу). Летом 53-го один из подчиненных Берии бывший князь О.Ш. Церетели, входивший в предназначенную для выполнения наиболее деликатных заданий особую группу при наркоме внутренних дел, сообщил следователям: «Вместе с Влодзимирским и Гульстом я участвовал в тайном изъятии жены Маршала Советского Союза Кулика. Выполнялось это по указанию Берии. Для чего была изъята эта женщина и что с ней случилось потом — мне неизвестно (на последующих допросах Церетели чудесным образом вспомнил, что же именно случилось с Кирой Симонич. — Б. С.). Летом или в начале осени 1940 года меня вызвал Берия и объявил, что я вхожу в состав группы из четырех человек, которым поручается произвести секретный арест жены маршала гражданки Кулик.
Согласно намеченному плану задержание гражданки Кулик должно было произойти на улице, без огласки. Для этого были выделены две легковые машины, в них дежурила вся группа. Засада была устроена недалеко от дома, где находилась квартира маршала Кулика. На второй или третий день, когда гражданка Кулик вышла из дома одна и пошла по пустынному переулку, она была нами задержана и доставлена во двор здания НКВД СССР. Всей этой операцией руководил Меркулов, он приезжал, проверял засаду».
В свою очередь, бывший заместитель начальника 1-го отдела по охране НКВД Вениамин Наумович Гульст, которому, в отличие от Церетели, посчастливилось проходить свидетелем, а не обвиняемым, на допросе показал: «В 1940 году меня вызвал к себе Берия. Когда я явился к нему, он задал мне вопрос: знаю ли я жену Кулика? На мой утвердительный ответ Берия заявил: «Кишки выну, кожу сдеру, язык отрежу, если кому-то скажешь то, о чем услышишь!» Затем Берия сказал: «Надо украсть жену Кулика, в помощь даю Церетели и Влодзимирского, но надо украсть так, чтобы она была одна».
В районе улицы Воровского в течение двух недель мы держали засаду, но жена Кулика одна не выходила. Каждую ночь к нам приезжал Меркулов проверять пост, он поторапливал нас и ругал, почему мы медлим. Но однажды она вышла одна, мы увезли ее за город в какой-то особняк. Слышал, что Кулик объявлял розыск своей жены, но найти ее не мог…»
Четверо подготовленных чекистов без труда справились с беззащитной женщиной, совершенно не ожидавшей ареста. Но тогда, в мае 40-го, они совсем не думали, что тринадцать лет спустя придется держать ответ за похищение и убийство «жены маршала гражданки Кулик».
26 августа 1953 года недавно назначенный Генеральный прокурор СССР Роман Андреевич Руденко допрашивал Берию об обстоятельствах похищения жены Кулика.
— Церетели Шалву Отаровича вы знаете? — вкрадчиво осведомился прокурор.
— Церетели знаю примерно с конца 1922 года по совместной работе в Грузии, — осторожно ответил Лаврентий Павлович, не зная еще, откуда ждать подвоха. — Знаю его с положительной стороны, как человека храброго (большая храбрость нужна, конечно, чтобы похитить беззащитную женщину. — Б.С.). Использовался он по борьбе с бандитизмом.
Руденко решил взять быка за рога:
— Для какой цели вы намерены были привлечь Церетели в 1941 году, незадолго до Великой Отечественной войны?
