В протоколах допросов Савченко отразились не только фантастические признания об их с Куликом вредительской работе, но и реальные разговоры, которые вел начальник Артиллерийского управления со своим заместителем. «— Скажи, Георгий Косьмич, до каких пор я буду втолковывать всем наверху, что никакой я не диверсант, не вредитель, что мне просто не с кем работать?» — сетовал Кулик.
«— Это не работа, а одна нервотрепка», — соглашался Савченко. — «Неужели не ясно, что нельзя одной рукой дыры в собственном костюме делать, а другой штопать, чтобы незаметно было».
«— Мне кажется, что мы куда-то не туда едем», — продолжал делиться крамольными мыслями Григорий Иванович. — «Слишком много людей по тюрьмам рассовали. Не с кем будет воевать, если придется. Что-то с Советской властью не то происходит. Не за то мы воевали».
«— Что же делать?» — спросил ошеломленный Георгий Косьмич.
«— Обстановка сложная. С протестом не больно вылезешь»,— помрачнев, ответил Кулик. — «Вон Тухачевский и Уборевич вылезли. Где они сейчас?»
И Савченко с Куликом, взяв в союзники еще одного «испанца» — недавно назначенного начальником Авто-бронетанкового управления Дмитрия Григорьевича Павлова, — решились на опрометчивый шаг, о котором впоследствии им пришлось горько пожалеть. В 1938 году они написали письмо Сталину, где просили остановить репрессии в „армии. Вдова Павлова Александра Федоровна в письме на имя Н.С. Хрущева 20 апреля 1956 года, где просила реабилитировать мужа, рассказала о злополучном письме: «Я считаю, что в обвинении Павлова и его уничтожении (напомню, что Дмитрия Григорьевича расстреляли в июле 41-го, обвинив в поражении Западного фронта. — Б. С.) был кое-кто заинтересован. Возможно, Берия, и вот почему: Павлов Д.Г. выступал против арестов 1937–1938 годов.
В 1938 году летом Павлов Д.Г., Аллилуев Павел Сергеевич (комиссар Автобронетанкового управления) и Кулик Г.И. (начальник Арт. управления) подали лично товарищу Сталину петицию с просьбой прекратить массовые аресты старых кадровых командиров. Из этих трех человек — не знаю, жив ли Кулик Г.И., а что касается Аллилуева, то он скоропостижно скончался в том же году, на другой день после приезда с курорта. Но о факте подачи петиции лично Сталину, вероятно, известно К.Е. Ворошилову. Я предполагаю это потому, что перед тем как пойти к тов. Сталину, Аллилуев и Павлов ездили на дачу к К.Е. Ворошилову (лето 1938 года)».
Здесь Александра Федоровна ошиблась только в двух пунктах. Вместе с Куликом и Павловым письмо с просьбой остановить репрессии в Красной Армии подписал не только комиссар Автобронетанкового управления П.С. Аллилуев, но и комиссар Артиллерийского управления Г. К. Савченко. Ошибка эта вполне объяснима. Савченко Александра Федоровна вообще могла не знать. И вдова Дмитрия Григорьевича, вероятно, зря грешила на Берию. Лаврентий Павлович возглавил НКВД только в ноябре 38-го, несколько месяцев спустя после письма Кулика, Павлова и Савченко. К тому же Берия как раз и призван был уменьшить размах репрессий, достигший апогея при Ежове. Новый нарком освободил некоторых из тех, кто был арестован его предшественником. Петиция четырех как будто укладывалась в рамки борьбы с «перегибами ежовщины» и сама по себе не могла быть поставлена в вину подписавшим ее военным руководителям. К аресту же и расстрелу Павлова в 1941 году Берия не имел отношения.
Сам же Дмитрий Григорьевич на скоротечном следствии в июле 41-го показал: «В 1938 году на заседании Главного Военного Совета в присутствии членов Политбюро я поддержал выступление комиссара Артиллерийского управления Савченко о развале дисциплины в армии из-за арестов командного состава. После этого мне и Савченко было предложено написать письменный документ на сей счет. Основным автором документа являлся Кулик. Содержание документа мы обсуждали в группе руководящего состава (мнимого антисоветского заговора. — Б.С.) в лице меня, Кулика, Савченко и Мерецкова.
За дело взялся Кулик, он пригласил меня, Аллилуева и Савченко к себе и предложил написать документ совместно. Мы составили документ в виде письма (вчетвером) и направили его в адрес Ворошилова. Из секретариата Ворошилова вскоре сообщили, что наше письмо нарком не читал и велел забрать его обратно. Тогда Кулик в один из выходных дней снова собрал нас всех четверых, и, перередактировав письмо, мы направили его в адрес Генерального секретаря ЦК, а второй экземпляр — снова в адрес Ворошилова.
Содержание письма сводилось к тому, что основные силы контрреволюции в армии ликвидированы, но, несмотря на это, аресты комсостава продолжаются и принимают настолько обширные размеры, что в армии может начаться разложение, поскольку красноармейцы начинают критиковать действия командиров и политсостава, подозревая в них врагов. Это обстоятельство, как мы указывали в заключение, может пагубно отозваться на боеспособности армии в военное время и просили в связи с этим принять соответствующие меры. Мы полагали, что на основании нашего заявления правительство примет соответствующее решение о сокращении арестов и таким образом нам удастся сохранить от провала заговорщические кадры. При составлении письма Кулик клеветнически отзывался о политике Советского правительства, которое якобы попустительствовало арестам. Он заявлял, что существующие порядки необходимо изменить. Оскорбительно отзывался о Ворошилове. Я эту точку зрения разделял».
В справке, составленной в ЦК КПСС в июне 1964 года в связи с проверкой дела Тухачевского и других военачальников, репрессированных в 1937–1941 годах, было подтверждено существование петиции, о которой упоминала Александра Федоровна: «Ввиду того, что создавшееся положение могло отрицательно сказаться на обороноспособности страны, военные работники Аллилуев, Савченко, Кулик и Павлов направили в августе 1938 года письмо на имя Сталина и Ворошилова, в котором высказывали свое отрицательное отношение к массовым арестам среди военнослужащих и указывали на те пагубные последствия, которые влекут за собой необоснованные репрессии. Однако на это письмо никто не среагировал». Но тут же авторы записки сами себе противоречат, поскольку тут же отмечают, что «позже Савченко, Павлов и Кулик оказались сами в числе незаконно репрессированных».
В действительности письмо, собственно, и было инспирировано Сталиным, чтобы иметь повод для смещения Ежова. Как раз в августе он назначил в заместители Николая Ивановича Берию с явным прицелом заменить им не оправдавшего надежд «стального наркома». Другое дело, что своими критическими выступлениями на Главном Военном Совете будущие «подписанты» сами напросились на то, чтобы написать письмо, в конечном счете оказавшееся для них роковым. Сталин не терпел инициативы от подчиненных в вопросах большой политики. А тут еще Павлов показал, что Кулик посмел не только о старом царицынском соратнике Ворошилове непочтительно отзываться, но и прямо намекал, что к незаконным арестам причастен не только Ежов, но и руководство в целом. Да еще говорил о необходимости изменить существующие порядки. Уж не о военном ли перевороте думал? Выходит, не так уж недалек и угодлив был Григорий Иванович и не считал, как это утверждал Воронов, что «большая политика — не нашего ума дело!» (Такими словами маршал будто бы прокомментировал данные об усиленном сосредоточении советских войск у советских границ).
