«— Нет, не трусость и не предательство», — уверял судей Григорий Иванович. — «Просто я не видел другого выхода. Действовал сознательно».
«— А когда вы снова получили категорический приказ Ставки оборонять Керчь — вы опять его проигнорировали. Что это — не сознательное предательство?» — давил на маршала Щаденко.
«— Я не хотел идти на то, чтобы пожертвовать всеми войсками. Решил хоть часть, но вывести», — наконец-то приоткрыл Кулик истинный мотив своих действий.
«— Давно ли вы связаны с немцами?» — неожиданно включился в допрос прокурор Бочков, прямо обвинив Кулика в шпионаже.
«— Что за глупости?» — вспылил Григорий Иванович.
«— Повторяю», — зловеще прищурившись, вперил взор в маршала Бочков, — «давно ли вы связаны с немцами?»
«— Я понятия не имею» — не очень внятно ответил Кулик.
«— Чем же тогда объяснить, что немцы рассылали по всем фронтам ваши фотокарточки?» — выложил прокурор главный козырь.
«— Откуда я знаю?» — удивился Григорий Иванович (и действительно, почему он должен отвечать за действия немцев?). — «Мне только известно, что немцы считали, что я со своим адъютантом и женой нахожусь у них в тылу и командую якобы партизанским отрядом. Этими данными якобы располагала наша разведка».
Тут Бочков применил старый следовательский прием, призванный запугать подсудимого и заставить его сознаться: «Подтверждаю, что нам все точно известно. Предлагается вам рассказать все искренне, честно» (чтобы потом со спокойной душой можно было бы к стенке ставить! — Б. С.).
«— Откуда?» — продолжал удивляться Кулик. — «Говорю честно. Разве я могу быть с немцами?»
«— А почему сознательно сдали Керчь немцам?» — уколол маршала Щаденко.
«— Я здраво оценил силы нашего сопротивления и из этого исходил, принимая решение на отход», — парировал Кулик.
Бочков никак не мог успокоиться: «В третий раз предлагается вам честно все рассказать о своих связях с немцами».
«— Хоть в тысячный», — Григорий Иванович нашел-таки силы съязвить, — «Говорю честно — нет».
После нового перерыва Ульрих обратился к материалам предварительного следствия и попросил подтвердить следующие показания: «Приняв по приезде в Керчь решение на отход, я объективно ничего не изменил в создавшейся там обстановке, внеся лишь плановость и порядок в сам отход на Тамань». Кулик охотно подтвердил: «Я взял в жесткие руки эвакуацию и прикрытие. Я возглавил этот отход».
Ульрих ухмыльнулся: «Далее в ваших показаниях записано: «Признаю, что я нарушил приказ и свой воинский долг и, вместо того, чтобы организовать оборону Керчи и ее районы, без разрешения Ставки принял решение об эвакуации. В этом моя вина». Правильно записано?»
«— Правильно», — вынужден был согласиться Кулик. — «Я приказ нарушил. Я был тогда поставлен перед тем, что операция уже проиграна. Я не мог сделать иного, так как оставшиеся войска уже были малобоеспособны».
«— У вас из Керчи была связь с Москвой?» — поинтересовался Ульрих.
Кулик объяснил: «Только 13-го была установлена проволочная связь. А до этого удалось установить связь по радио. Я просил тогда Ставку отстранить Левченко от должности и разрешить мне организовать оборону Тамани» (которую немцы в тот момент и не собирались захватывать. — Б.С.)».
«— Не правда ли, что вы переоценили силы противника?» — оседлал любимого конька Артемьев. Эту тему тотчас подхватил Щаденко: «Вы ободрали две бригады. У вас силы было много».
«— В оценке сил противника и наших я не заблуждался», — стоял на своем Кулик.
«— Вы говорите об организации вами жесткой обороны. Но вы сами-то уехали из Керчи?» — продолжал уличать маршала в трусости Щаденко.
«— Я дал приказ — ни шагу назад!» — Кулик от волнения не понимал комического эффекта этой фразы. Получалось: другим приказал стоять до последнего, а сам тотчас эвакуировался на безопасную пока Тамань. Ефим Афанасьевич не замедлил воспользоваться этим обстоятельством и съехидничал: «А сами удрали?»
«— Я считал, что мое место в Темрюке», — несколько смешался Кулик.
«— Вы получили разрешение Ставки на свой выезд из Керчи?» — как обычно, ровным, спокойным голосом спрашивал Ульрих.
«— Нет», — не стал лукавить Кулик, понимая, что суду это все равно известно. — «Я уехал без разрешения Ставки. Но это дало мне возможность организовать оборону Таманского полуострова».
«— Лично сами уехали из Керчи вечером двенадцатого?» — уточнил Ульрих.
«— Да», — подтвердил Кулик.
«— А эвакуация закончилась с 15-го на 16-е?» — продолжал Василий Васильевич.
«— Да, Митридат был занят немцами вскоре после моего отъезда, а 15-го дрались уже в самом городе», — рассказал Кулик об обстоятельствах, при которых проходила эвакуация на Тамань. Еще 17 ноября в последнем докладе о боях на Керченском полуострове он сообщал по телефону в Ставку: «Части 51-й армии Керченского направления полностью переправились на Таманский полуостров во второй половине дня 16. 11. Переправа проходила в тяжелых условиях штормовой погоды при морозе в 12°».
Ульрих захотел уточнить некоторые детали: «Уезжая из Керчи, кого оставили старшим начальником?» Кулик ответил, что «начальником укрепрайона оставил Батова, а комиссаром — Николаева».
«— Левченко кому подчинялся?» — задал председатель суда немаловажный вопрос. Дело в том, что вице-адмирал Левченко в ноябре 42-го формально оставался командующим войсками Крыма и начальником Батова, а у Кулика не было полномочий смещать его. Григорий Иванович объяснил, как он вышел из положения: «Левченко я поставил задачу обеспечить эвакуацию, а Батову — оборону. Оба непосредственно подчинялись мне».
«— Никакой преступной связи с немецким командованием у вас, значит, не было?» — вернулся Ульрих к наиболее опасному для подсудимого вопросу.
«— Категорически нет», — заверил Кулик. Далее судьи еще раз поинтересовались, сколько маршал пробыл в окружении в Белоруссии, встречался ли там с немцами и, получив отрицательный ответ, после десятиминутного перерыва объявили судебное следствие законченным и предоставили подсудимому последнее слово. Тяжело далось оно маршалу. Григорий Иванович чувствовал, что продиктованный свыше обвинительный приговор предрешен, но попытался еще раз собрать вместе все аргументы в свою защиту: «Принял решение на отход сознательно. Я взвесил всю обстановку. Я считал, что противник легко может переправиться на Кавказ. Знал, что там, на Таманском полуострове, фактически наших войск нет. Остатки же 51-й армии измотаны, часть без оружия, поражены паникой. Такие войска можно было приводить в христианский вид только после отхода на Тамань. Исходя из всего этого, я и решил оставить Керчь и оборонять Таманский полуостров. Если бы у меня была связь с Москвой, то я бы получил на это разрешение Ставки. Доказал бы, что это единственно правильный выход — иначе противник будет на Северном Кавказе.
