В отношении т. Батова, я его знаю более 10 лет, лично наблюдал его в боях в Испании, где он хорошо действовал, наблюдал его, когда он командовал 13-м корпусом против финнов. В финскую войну он также руководил хорошо. Он хорошо подготовленный командир, боевой, с большой силой воли. Когда я начал выяснять причину, почему он не взял на себя главную роль по командованию, мне говорили, что Левченко вмешивался и мешал ему командовать»;
В послевоенных мемуарах Н.Г. Кузнецов совсем иначе характеризует действия «раскисшего политрука» Левченко на Керченском полуострове: «По решению Ставки именно Г.И. Левченко принимал меры, чтобы задержать врага на Керченском полуострове. Превосходство противника в силах не позволило это сделать. Но и отступая, советские войска наносили гитлеровцам весьма ощутимые удары. Из таких вот ударов складывался будущий успех, а затем и полная победа. Г.И. Левченко сделал все от него зависящее. Оборона Одессы, Николаева и Севастополя неразрывно связана с его именем». Все чинно и благородно, так что читатель ни за что не догадается, что за сдачу Керчи Гордей Иванович был судим и разжалован. Кстати, и в последующем Левченко лавров флотоводца не стяжал. Командуя Кронштадтской военно-морской базой, он прославился только провальным десантом на остров Соммерс в июле 42-го, когда вчетверо сильнейший отряд десантников не смог справиться с немецким гарнизоном в 60 человек и понес большие потери. Кузнецов по этому поводу даже специальный приказ издал, чтобы другие на ошибках Гордея Ивановича учились. Но Левченко оставался человеком наркома, и Николай Герасимович способствовал его возвращению из опалы в 44-м и в мемуарах написал о вице-адмирале только хорошее.
А что же Павел Иванович Батов, которого Кулик считал хорошим, волевым командиром? Нашел ли он в мемуарах добрые слова про Григория Ивановича? Ничуть не бывало. Вот как Батов описывает действия Кулика в Керчи: «На Тамани находился представитель Ставки маршал Кулик. Числа девятого на мой КП прибыли тт. Левченко и Николаев, а вскоре — неожиданно для всех — представитель Ставки. Но странное дело, вместо того чтобы оказать помощь (от него во многом зависело обеспечение Керчи боеприпасами), вместо того чтобы вселить уверенность, тов. Кулик приехал браниться. В грубой, оскорбительной форме он требовал от вице-адмирала Левченко ответить, почему «преступно оставляете Крым». Разговор прервали немецкие автоматчики: они просочились на гору Митридат, под которой расположился КП, и стали бросать вниз гранаты. Находившиеся на командном пункте офицеры с бойцами охраны ушли в контратаку, а мы усадили Кулика на машину и отправили в порт, откуда он отбыл на Тамань.
После отъезда Кулика вице-адмирал Левченко будто забыл о неприятной встрече. Он спокойно обсуждал со мной и Николаевым положение на фронте, сказал в заключение, что необходимо оборонять Керчь до последней возможности. Больше всего мне нравилось в Левченко, что он ни на минуту не терял уверенности в нашей победе. Эта уверенность исходила от человека, который сам едва держался на ногах от усталости. Признаюсь, что именно во время разговора в этой накаленной до предела обстановке авторитет вице-адмирала очень высоко поднялся в моих глазах. Как ни горьки были наши неудачи, беседа с Левченко придала мне новые силы.
Вице-адмирал делал все возможное для обороны Керчи. Он оказал наземным войскам помощь силами морской пехоты, обеспечил огневую поддержку с кораблей. Но атаки врага усиливались с каждым днем. После трехдневных боев гитлеровцы подтянули из резерва свежую дивизию 30-го армейского корпуса (в действительности все дивизии этого корпуса наступали на Севастополь и в боях за Керчь не участвовали. — Б.С.). Стало ясно, что удержать город нам не удастся. Поэтому по распоряжению Ставки Верховного Главнокомандования начался отвод войск из-под Керчи на Таманский полуостров».
Лукавит, ох, лукавит Павел Иванович! Неслучайно он заставил Кулика прибыть в Керчь уже 9 ноября. Тогда отправленную на следующий день Левченко и Батовым телеграмму, где говорилось о возможной эвакуации Керчи можно было бы объяснить «дурным влиянием» со стороны маршала. На самом деле Гордей Иванович в тот момент думал не о том, как оборонять Керчь до последней возможности, а пытался узаконить уже начавшуюся стихийную эвакуацию на Тамань.
Кулик пытался оправдаться, забрасывая Сталина письмами. 6 февраля 1942 года появилось постановление ГКО о привлечении его к суду за сдачу Керчи. Потрясенный Григорий Иванович 8 февраля писал Сталину: «Считаю себя виноватым в том, что я нарушил приказ Ставки и без Вашего разрешения сдал город Керчь противнику. Весь мой рост был под Вашим личным руководством, начиная с 1918 года, поэтому я и считаю, что моя вина в тысячу раз усугубляется. Поверьте, т. Сталин, что это я сделал не по злому умыслу и не потому, чтобы игнорировать Ваш приказ, нет, а потому, что мне на месте казалось, что я не смогу дать генеральный бой на Керченском полуострове и потопить противника в проливе, не допустив его на Таманский полуостров».
Покаявшись, Кулик попробовал оправдаться: «Правда, докладываю Вам, что там была исключительно тяжелая обстановка и быстро меняющаяся и, к моему сожалению, когда я приехал в г. Керчь, не работала связь с Москвой и мы только связались через сутки после принятия моего решения на отход. В этот момент было в Керчи 11400 человек, из них дралось не более 2500–3000 штыков, да плюс артиллеристы, остальные представляли из себя сброд специалистов, тыловиков, дезертиров, и более 20 000 человек уже было переправлено на Тамань, неуправляемая масса, которую мы впоследствии ловили и организовывали.
Прошу ЦК ВКП и лично Вас, т. Сталин, простить мне мое преступление, и даю честное слово большевика, что я больше никогда не нарушу приказа и указания ЦК ВКП и лично Ваши, а также прошу Вас, т. Сталин, дать мне возможность искупить мою тягчайшую вину перед партией и лично перед Вами, поручить мне в боевой обстановке самую ответственную боевую задачу — я ее выполню».
Сталин не простил и, как мы увидим дальше, так никогда и не предоставил Кулику возможность отличиться, чтобы загладить свою мнимую вину в сдаче Керчи. 10 февраля прокурор СССР В.М. Бочков составил обвинительное заключение по делу Кулика. Теперь на него, а не на Левченко возлагалась ответственность за потерю Керченского полуострова. При этом утверждалось, что вице-адмирал, как свидетельствуют документы Генштаба, «объективно доносил Ставке о положении в войсках». Правда, тогда Гордея Ивановича реабилитировать не стали, и ему еще два года пришлось побыть капитаном 1-го ранга.
19 февраля Кулик был выведен из состава членов ЦК и снят с поста заместителя наркома обороны, а Президиум Верховного Совета СССР оставил в силе приговор суда о разжаловании Григория Ивановича в генерал-майоры. В постановлении Политбюро также утверждалось, что «Кулик во время пребывания на фронте систематически пьянствовал, вел развратный образ жизни и, злоупотребляя званием Маршала Советского Союза и зам. наркома обороны, занимался самоснабжением и расхищением государственной собственности, растрачивая сотни тысяч рублей из средств государства». Получив проект постановления, 18 февраля он отправил письмо Сталину, где отрицал предъявленные обвинения. Но постановление приняли в отсутствие Кулика без каких-либо изменений. Бывший маршал об этом не знал. 21 февраля Григорий Иванович послал Сталину свое последнее письмо, где пытался объясниться по поводу Керчи и Ростова: «Я виновен в отношении нарушения выполнения приказа, но не в отношении воинского долга в отношении Родины. Все то, что возможно было сделать в тех условиях и с теми силами, которые я застал в г. Керчи, я сделал. Все силы, которые были способны драться, вели в очень тяжелой обстановке жестокий бой при минимум троекратном превосходстве противника, причем в тактически невыгодных условиях, так как противник захватил командные высоты над городом и своим прицельным огнем наносил тяжелые. потери нашим войскам.
