Разрушение лежит в основе порядка, так же как древний Хаос в основании Космоса. Время Хаоса – ночь. Именно ночью происходят события рассказа. Но важно, что день (порядок) здесь никогда не настанет. Космос не соберется, порядок не воцарится, будущее счастье, ради которого совершается убийство, не состоится. Хаос противостоит всем человеческим ценностям, иллюзиям и планам на жизнь. Вернее, он даже равнодушен к ним, как природа экзистенциалистски равнодушна к человеку. В рассказе устойчивым знаком этого равнодушия становится чудовищная, изматывающая жара, метафора, использованная Альбером Камю в повести “Посторонний”.
Итак, поле рассказа расчерчено. Теперь остается расставить фигуры и определить, как они будут ходить. И Сенчин делает это с присущим ему мастерством. Каждый из персонажей в его рассказе – определенный вектор человеческой природы: сложившись, герои могли бы составить полноценную личность. Татьяна подчинена одному-единственному правилу – соответствовать общепринятым представлениям о жизни, о том, “как все должно быть”. Оно, это правило, проявляет себя в рассказе дважды, и оба раза Татьяна раздражена именно внешним видом: сначала собственной дочери, а затем – Виктора. Купальник, который она купила дочери, оказался прошит белыми нитками и будет плохо смотреться, а Виктор, пришедший свататься к Ольге в старых тренировочных штанах, выглядит вовсе не так, как положено жениху. Виктор, кстати, иначе выглядеть и не может – он явился к Ольге прямо с косьбы.
Виктор – прямой антипод Татьяны, и они не случайно испытывают друг к другу неприязнь. Правила его волнуют меньше всего, потому что он – живое воплощение хаоса. Интересно, что Ольга не может найти причину их взаимной антипатии. Она вообще тут мало что понимает и про других, и, что существеннее, про себя. Ее образ строится в разрыве иллюзии и скрытой природы, которую она всеми силами старается не замечать. Эта скрытая природа – хаос, или “косьба”, как ее метафорически называет Сенчин, убийство, любовь хищников. Решаясь предложить подобный разрыв в персонаже, Сенчин делает сильный ход, открывая себе возможность выстроить психологический подтекст рассказа и развернуть перед читателем современную версию античной трагедии. Ольга игнорирует хаос, принимающий очертание Виктора. Отсюда ее мечты о семейной идиллии с мужем Сергеем. Впрочем, эти мечты заранее обречены. Ее дом, родовое гнездо, традиционный символ, живое воплощение семейных ценностей, неумолимо разрушается.
После того как умер сначала отец – выпил за ужином полбутылки водки, спокойно лег спать, а утром не проснулся, – следом и мать – сожрала ее онкология за полгода, сел Сережка на шесть лет, дом стал ветшать, оседать, крыша из зеленой постепенно превращалась в рыжую…
Герой не должен замечать подобные знаки судьбы – на это есть читатель. Но Ольга упрямо не принимает то, что обязана принять. Один из персонажей “Шума и ярости” Фолкнера выламывает стрелки часов, чтобы остановить течение жизни, а потом с той же целью топчет свою тень. Ольга действует похожим образом, хотя ее поведение чуть более практично: она пытается выполоть сорняки. Для того чтобы чем-то себя занять, чтобы отвлечься от мыслей о Викторе. Однако дело это хоть и полезное, но бессмысленное: сорняк вырастет еще гуще. Земля, как заметил Эзоп, помогает тому, что для нее естественно, а не тому, что ей навязали, и сорняки, в отличие от овощей и фруктов, ее настоящие дети.
Природа, земля, хаос – видимые угрозы иллюзорному порядку, упорной логике. Куда более опасен, однако, другой “сорняк” – Виктор, живой хаос. Ольга с первых абзацев рассказа пытается избежать с ним встречи один на один, без свидетелей, и даже зовет на помощь Татьяну. Но здесь важно, что противостоять природе и хаосу (Виктору) Ольге не под силу, потому что хаос не снаружи, как может показаться на первый взгляд, а внутри ее самой.
Присутствие хаоса в сознании героини открывается Сенчиным постепенно. Сначала ей нравится запах скошенной травы (запах убийства) – он прибавляет ей сил.
Уже темнело; в нос ударил густой запах скошенной травы. Ольга неосознанно-жадно несколько раз всей грудью вдохнула. И словно сил прибавилось.
Сгущающиеся сумерки (“темнело”) в данном случае обозначают приближение хаоса. Буквально тут же, увидев скошенные сорняки, она испытывает странную, “радостную злобу”:
– Опять повылезли! – с радостной злобой изумилась Ольга, увидев новый ровный коврик из подсвекольника, появившийся буквально за несколько дней вокруг помидоров… Листья вредного сорняка стали сворачиваться на ночь, и цвет у коврика был зеленовато-фиолетовый.
Хаос (сорняки) оказывается бессознательно привлекательным. Ольга испытывает чувственное удовольствие, когда разглядывает Татьяну и Виктора, красивых, физически здоровых и крепких:
Они были очень похожи – Виктор и Татьяна. Оба высокие, крепкие. Красивые в своей силе. “Вот бы им вместе, – пожелала Ольга снова. – Такая бы пара была…”
“Природу не обманешь”, – говорит ей Виктор, и, по сути, он прав. Ольга на протяжении всего рассказа именно этим и занимается – пытается обмануть свою природу. Впрочем, обман раскрывается очень скоро. Выясняется, что Ольга уже однажды уступила природе, забеременела от Виктора, но сделала аборт – еще одно бесполезное усилие скрыть от самой себя свои подлинные желания. Наконец, наступает кульминация – двойное убийство, после которого Виктор видится Ольге “ужасным и красивым” настолько, что она не посмеет ему противиться и даст себя изнасиловать:
Был до того ужасен и красив, что Ольга не смела двинуться… Подхватил ее на руки, унес в комнату. Положил на кровать, легко сдернул трусы. Повозился со своей одеждой, разбросал ее ноги. Лег сверху.
Ольга очнулась от оцепенения, забилась было, закричала. Но поздно – большое и горячее уверенно вошло в нее, задвигалось, дыхание перехватило. И она обмякла, безвольно покачиваясь на перине, придавленная приятной, тугой, терпкой тяжестью…
Однако это присутствие всколыхнувшейся человеческой природы открывается в большей степени нам, читателям, нежели самой героине. Она по-прежнему продолжает упорствовать, уходя от реальности в мысли о самоубийстве. Принять собственную природу ей не под силу.
Как и положено во всякой трагедии, героиню ждет расплата. Боги ревнивы, они не любят, когда их игнорируют. Видимо, природа тоже ревнива. Если мы ее не принимаем, мы совершаем преступление, если принимаем – тоже совершаем преступление. Ситуация безвыходная, и никаких этических ответов на вопрос, как же нам себя вести, Сенчин вроде бы не предлагает. Л.-Ф. Селин, чье творчество Сенчин, как известно, ценит, в таких случаях, а случаи у него только такие, обязательно опрокидывал все возможные этические императивы, карнавально обыгрывая сюжеты великих классиков, например, Достоевского. Сенчину же не до смеха. Этические императивы, восходящие к Достоевскому, у него не повод для ёрничанья. Они обязательно присутствуют в сюжетной линии, но скрыто, едва различимо. Иван Карамазов говорил, что гармония мира не стоит слезинки замученного ребенка. Сенчин дважды ставит своих персонажей перед выбором: счастье или замученный ребенок. И оба раза они, словно сговорившись, выбирают счастье.
