Остановились. Смотрят преданно, ждут указаний. Ещё не поняли — радоваться или нет. Хотя чему тут радоваться, если подумать? Если хорошенько подумать?
— Едем.
— Куда?
— На свалку. Куда-нибудь, где никого нет. И чтобы недалеко и мимо полиции.
Ведь дырки в стёклах.
— Сможете?
Кивнули.
— Только не надо пытаться по дороге сбежать. Вот мина… — Показать, покрутить перед глазами коробочку с мигающей лампочкой. — Вот пульт.
Показать пульт. От телевизора.
— Если кто надумает оторваться или свернуть без предупреждения, а нажму вот эту кнопочку. И тогда всё!
Водители с ужасом смотрели на пустую коробочку с батарейкой и мигающей лампочкой.
— Эту тебе… Эту тебе… А эту тебе.
Засунуть поглубже под сиденье, чтобы быстро достать нельзя было.
— Трогать не советую — взорвётся.
Закивали, преданно заглядывая в глаза. Вот ведь какой пустячок — коробка, батарейка, два проводка и лампочка, а как жизнь облегчает!
— Я сзади поеду в ста метрах, чтобы вас видеть, так что…
Поехали.
Едут мусоровозы, никому не интересные и привычные… Свернули на грунтовку. Ещё на одну. Приехали. Свалка, судя по всему, заброшенная. Хотя ещё пахнет. И мухи тучами вьются.
— Здесь.
Встали.
— Опускай пресс.
Загудел мотор. Металлическая пластина пошла вниз.
— Эй, там?
Тишина.
— Отгребите мусор.
Взяли лопаты, стали выгребать, выбрасывать мусор. Показалась нога. Замерли испуганно. Ткнули лопатой в ногу. Нет, даже не дёргается! Похоже, перестарались.
— Отгребай!
Расчистили, потянули, вынули. Шея набок, на губах кровь. Из щеки торчит какой-то осколок. Готов. С прессом не поспоришь.
— Давай следующего.
А этот жив, хотя и мало что соображает.
Оттащить его в сторону, вывернуть карманы, вытащить оружие, пристегнуть наручниками к мертвецу, чтобы не сбежал. Всё, пусть приходит в себя.
— Давай ещё одного.
Постепенно в сторонке вырос холмик мёртвых, переломанных тел. Сели на землю полуживые боевики.
— Копай дальше.
Но вдруг выстрел! Один из мусорщиков, схватившись за грудь, упал навзничь. Другие рухнули где стояли, извиваясь червяками, поползли под машину.
Чёрт, как он смог?..
Подхватить валяющийся под ногами автомат, направить, вбить в мусор длинную очередь от борта до борта.
Ну что? Жив? А вдруг жив? Сунешься и получишь пулю в лоб. И надо ему это?
— Эй, ты, иди сюда. Включай пресс. До упора!
Вот теперь точно всё!
Ну что, ребята, поговорим? Подойти, грубо пнуть торчащую, кажется сломанную, ногу. Хорошо что сломанную — больнее будет.
Вскрикнул, побледнел. Но смотрит злобно.
— Отойдём?
Ухватить его за волосы, оттащить в сторону, чтобы все его видели, но не могли слышать. Вот здесь будет хорошо. Подходящая сценическая площадка. И «зрители» рядком, как в партере. Пора начинать спектакль.
— Заткнись! — Ткнуть дулом автомата в живот.
Что страшно? Чем страшнее, тем лучше. Страх хорошо развязывает языки. Страх и боль. А лучше боль, помноженная на страх.
Ещё удар с безразличным выражением на лице. Пытка с угрозами и корчанье рожи действует меньше, чем хладнокровное истязание. Ну что, будем разговаривать? Где там заранее заготовленный вопросник?
— Кто вас сюда послал? — Пауза. — Кто?!
Удар. И беглый, но внимательный осмотр пленников, чтобы понять, вычислить самых слабых. Наверное, вот эти двое. Смотрят, не отрываясь, на палача и его жертву. Другие опустили очи долу, похоже, смирились со своей судьбой. Этих быстро не разговорить. Что же, смотрите, этот спектакль для вас.
Удар. Несильный, но так, чтобы рассечь лицо, чтобы потекла, закапала кровь.
— Так кто вас послал?
Пленник молчит. И будет молчать. И пусть молчит, потому что он «мясо», назначенное на разделку. Его муки должны развязать языки остальным. Как ни странно, созерцание чужих мучений бывает более действенно, чем когда пытают тебя. Человек — худший враг самому себе и самый изощрённый палач, с которым не сравнится никто сторонний. Наблюдая чужие страдания, он неизбежно примеривает их на себя. Настраивается на боль. И это ожидание и предвкушение страшнее, чем если резать его на куски. Такими пытками можно сломать самых упорных молчунов.
— Ну что? — Оглянуться равнодушно вокруг и, не глядя на жертву, быстро выстрелить ему в ногу, разнося в куски коленную чашечку.
Взвыл, задёргался, но смотрит волком. Крепкий парень.
— Так что?
Не делая паузы, не пытаясь услышать ответ, выстрелить в другую ногу, чтобы все увидели, поняли, что не так уж и важен палачу ответ. И если кто-то хочет избежать страданий, он должен отвечать быстро, без задержек.
— Так кто вас послал?
Ткнуть дулом в пах. Сильно ткнуть, чтобы жертва охнула. Скользнуть взглядом по лицам пленников, выбирая, кто будет следующий.
Боевики застыли в ужасе, отводя взгляды.
— Ну так кто?
— Я скажу… Скажу…
— Говори. Считаю до трёх… Раз… Два… Три…
Тишина. Выстрел! Страшный вой, кровавое пятно, расползающееся по земле.
Извини, парень, ты знал, на что шёл. Ты хотел отнять чужую жизнь и, значит, должен был быть готов отдать свою. Таковы законы войны. Именно так потрошат «языков» в боевых условиях — так, а не уговорами и сладкими посулами.
Боль и страх! И смерть. Но не теперь. Теперь пусть все смотрят, как он мучается, как возится на грязной земле, истекая кровью.
Кто следующий?.. Пожалуй, вон тот. Он «поплыл», его заливает холодный пот и бьёт мелкий озноб. Этот дозрел. Схватить его за шкирку, оттащить, бросить в лужу чужой крови. Пока чужой.
— Ну что? Скажешь, кто вас сюда послал?
Ткнуть дымящееся, горячее дуло в колено, чтобы он спрогнозировал дальнейшие действия, которые видел. Он может выстроить очерёдность событий. Колено — колено — пах…
— Считаю до трёх. Раз.
— Это!..
— Тише, не ори! — Наклониться к самому лицу. — Теперь говори.
— Это Абдулла.
Посмотреть вопросительно, словно сомневаясь, поверить или нет. Выстрелить или погодить?
— Адрес?
— Я скажу, скажу…
Сказал.
