За службу пищальникам и пушкарям полагалось хлебное и денежное жалованье. По данным за 1556 г., московский пушкарь получал «по два рубля человеку» в год, в месяц «по осмине муки ржаные да по полпуду соли», а в случае участия в походе ему полагалось выдать дополнительно «по полуосмине круп овсяных, по полуосмине толокна». В качестве личного оружия пушкарь получал ручницу
[235]. Пищальник же получал меньше пушкаря: в год по рублю, «по двеннадцати ржы, по двеннадцати коробей овса»
[236], причем как и пушкарь, он должен был «быти на городе у наряду, у пушок и у пищалей, неотступно, день и ночь». Надо заметить, что в случае дефицита артиллерийских кадров для службы у большого городового наряда привлекались люди «из старых из отставных пушкарей и пищальников, гораздых стрельцов»
[237].
Впрочем, к концу XVI в., и это мы знаем из копии единственного полного списка служилых людей пушкарского чина 1598/99 г., сохранившегося в архивном собрании И.Х. Гамеля, денежные выплаты пушкарям варьировались от 17 до 4,5 рубля
[238]. Это было связано, очевидно, с тем, что пушкарей могли привлекать к разного рода работам, в том числе и по отливке орудий.
В качестве служилого платья пушкари и пищальники получали в 1550-х гг. из казны «однорядки». Весьма интересны для реконструкции облика пушкаря того времени «обидные списки» 1571 г., в которых перечисляется захваченное «литовскими людьми» имущество: «Да ехали с Лук Великих на Нешерду нещердской пушкарь Тимоха, да воротники Нечайко да Фролко да кузнец Матюшка да стрелец Третьячко… У Нечайка – однорятку лазореву сукно колтырь, да кафтан теплой заечей под крашениною под синею, да рубашку красную с тясьмою, погвицы у ней з жемчюги на спенках, да пояс шолков, да две рубашки полотняных… А у Фролка взяли – мерин саврас да кобылу гнеду, да платья кафтан суконной синь английской земли, да кафтан теплой заечей под сукном под зеленым, да однорятку лазореву сукно колтыр, да шапку лисью под сукном под синим да колпак углетцкая полстка, да четыре рубашки полотняных белых, да четверы портки… да у нево ж пушкарева Тимохина живота взяли: сукно черлено аглинской земли да два аршина мухояру чорного»
[239].
Пушкарская служба была наследственной, «от отца сыну, от дядь племянникам». В случае прямой угрозы к орудиям могли ставить под наблюдением пушкаря обученных посадских и пушкарских детей («а у того наряду, коли в приход воинских людей, стоят пушкари, монастырские слуги и детеныши Иван Букин с товарищи»
[240]). При поступлении на службу с пушкаря бралась «поручная запись», в которой тот обязывался служить государю, «с государевой службы не сбежать ни в Крым, ни в Литву, ни в Наган, ни в немцы, ни в которые государства не отъехать, ни красть, ни разбивать, ни зернию не играть, ни корчмы, ни блядни не держать, и с воры не знатца, ни над государевою казною хитрости ни в чем не учинить».
По-прежнему, вплоть до конца XVI в., сохранялась практика приема на службу иностранных специалистов. В 1576 г., когда после взятия Люцина некоторые немцы изъявили желание служить государю, царь повелел: «…которые пригодятца в пушкари, и тех устроить жалованием денежным и хлебным». В списке 1598/99 г. среди московских пушкарей можно встретить «новокрещеных немцев»: «Новокрещены, что были немцы, дано по 8 рублев»
[241].
Для подготовки высококвалифицированного артиллериста, хорошо знающего «пушкарское дело», владеющего основами баллистики и инженерного дела, техникой заряжания и прицеливания, нужны были многие годы, поэтому правительство было заинтересовано в укреплении семейной традиции, преемственности передачи опыта пушкарского дела «от отцов детям, от дядь племянникам». Однако недостаток специалистов по артиллерийскому делу вынудил правительство пойти на ряд мер. При дефиците квалифицированных кадров, когда традиционные способы комплектования («от отцов дети, а от дядь племянники») не могли обеспечить нужные потребности в обслуживании большого парка орудий, возможность «государевой пушкарской службы» стала распространяться и на посадское население. При поступлении на службу новоприборные из «черных слободцов и вольных людей» освобождались от налогов; им выдавалось единовременное пособие и назначались денежный и хлебный оклады. В военное время, по распоряжению Пушечного приказа, часть из них направлялись в армию, в составе которой пушкари подчинялись начальникам артиллерии – пушкарским головам. Оставшиеся в городе, согласно росписным спискам, на случай осады посменно дежурили у своих орудий и следили за их исправным состоянием.
Более привилегированные московские пушкари могли набираться не только из родственников пушкарей, но и из лучших городовых пушкарей. Можно с уверенностью утверждать, что московские артиллеристы являлись элитой пушкарского чина.
Из документов XVII в. мы знаем, что пушкари несли два вида службы, «домашнюю» (в своей слободе и родном городе) и «отъезжую» (походная и посылочная командировки в уезды страны). Была ли такая практика в XVI столетии – сказать затруднительно.
О численности городовых пушкарей существуют лишь отрывочные данные. Поскольку подавляющее число крепостей вооружалось легким «нарядом» (сороковыми, семипядными, девятипядными, скорострельными, затинными пищалями, тюфяками), то и количество пушкарей исчислялось от нескольких человек до нескольких десятков. Так, в 1560-х гг. в Казани было 33 пушкаря, а в Коломне – 27 затинщиков и 17 пушкарей
[242]. В ливонские крепости для обслуживания артиллерии было направлено 140 пушкарей, московских, новгородских и псковских (см. Табл. 9). Известно, что к 1580-м гг. в крепостях северо-запада сосредотачивается значительное количество пушкарского контингента. На одном из важных оборонительных рубежей в 1585–1588 гг. значилось 156 пушкарей
[243]:
в Гдове – 11 пушкарей;
в Изборске —15;
в Острове – 20;
в Вороначе —15;
в Белье —15;
в Красном —15;
в Опочке – 34;
в Себеже – 31.
Артиллерийское вооружение северо-западных крепостей по результатам Баториевой войны было значительно усилено. В целом в крепостях северо-запада России (с учетом Пскова) было столько же пушкарей, сколько и в самой Москве при «Государевом большом наряде».
