Между тем, крики становились все громче, они уже раздавались не из одного дома, а из нескольких. Когда подбежали подчиненные, Клеопин бросил ружье Васильеву и кратко обрисовал план действий:
– Выходим на позицию, стреляем во всех, кто не наши, не деревенские. Потом в рукопашную. Сколько там человек, мы не знаем, поэтому – целиться точно. Никого не жалеть!
Бойцы кивнули. Кто там сейчас, сколько их – неважно, а нужно защищать крестьян, предоставившим им кров и еду. Николай, завидев, что Васильев отставляет свое «фитильное» ружье в сторону, примеряясь к трофейному, зашипел:
– Отставить! Вначале – выстрелишь из старого. Даже если не попадешь, то хоть паники наделаешь. А уж потом – пальнешь из этого.
Мародеров оказалось шестеро. Двое с оружием в руках держали в поле зрения мрачных мужиков и воющих баб, а четверо выносили из крестьянских домов все мало-мальски ценное: мешки с зерном и мукой, кадки с соленьями, немудреные пожитки, складывали добро на телегу.
– Взвод! – страшным голосом рявкнул штабс-капитан. – Беглым – огонь!
Эх, надо было мишени обговорить заранее, тогда и не было бы накладок. А так Васильев и юнкер выстрелили в одного и того же, потратив зря драгоценную пулю. Лукин тоже не промахнулся. Клеопин пока стрелять не стал, экономил пули.
Силы сравнялись – четверо против четверых, но оружие было только у одного из мародеров. Именно к нему и бросился командир, на ходу вытаскивая тесак.
Бандит успел вскинуть ружье, но нажать на спусковой крючок не успел – удар клинка вошел ему под ремешок кивера, прямо в кадык. Трое, оставшиеся в живых, побежали. Васильев, бросив «карамультук», ухватил трофейное ружье и выстрелил, попав точно в спину беглецу. Еще один споткнулся, упал и был пленен юнкером.
Последний из мародеров бегал чересчур хорошо. Еще чуть-чуть и у него был бы шанс спастись. Но, как говорят, «если бы»… Сбежать помешал тесак, запущенный умелой рукой офицера лейб-гвардии. Лезвие с противным хрустом впилось в тело беглеца, перерубив позвоночник.
Штабс-капитан был доволен – воинская команда выдержала свое первое испытание с честью. Возможно, они сегодня впервые убили человека, но рыдать или убиваться, как это иногда бывает, никто из солдат не стал.
Оставив тела убитых мародеров крестьянам, радостно разбирающим свое добро, «взвод» превратился в трофейную команду. К сожалению, пороха и пуль было немного, но зато каждый имел ружьё и тесак, и значит, боеспособность (как решил командир!) значительно выросла!
Из нападавших мародеров в живых осталось двое. Нужно решить, что с ними делать? Самое простое – это вывести в лес и расстрелять. Но можно и отпустить. Ну, а еще можно включить их в отряд…
Глава двенадцатая
Смоленская катастрофа
Май – июль 1826 года. Москва – Смоленск
В конце мая одна тысяча восемьсот двадцать шестого года Михаил Павлович, коронованный (наконец-то!) как император Михаил II, подписал Манифест о создании ополчения. Пока ставил свою подпись – скрипело перо, скрипело и на сердце. Ополчение – последняя мера, к коей прибегают, когда уже не хватает ни регулярных войск, ни дополнительных рекрутских наборов.
Но войско нужно позарез. Поляки на гребне эйфорической волны наращивали войска на границе. Сейм недавно принял решение о возвращение Ржечи Посполитой в границы «от моря до моря». Шляхтичи вытащили из хранилищ полуистлевшие пергаменты Поляновского мирного договора 1634 года, по которому Ржечь Посполитая получала права на земли до Смоленска. Продолжению военных действий мешал только спор—: чем быть Польше – республикой или монархией? Если монархия – кого выбирать в короли?
Пока в Польше имелись короли, об их избрании болела голова у шведов, у французов, а в последние сто лет – у русских. Безусловным кандидатом на престол был бы князь Зайончковский, устраивавший всех – «великоляхов» и профранцузскую партию и даже еще оставшихся (!) сторонников дружбы с Россией. Но после смерти князя ситуация обострилась. Адаму Чарторыжскому, желавшему занять давно опустевший престол, не могли простить его прошлое, в котором он был русским министром и близким другом покойного императора Александра. Князь Радзивилл сам не хотел «идти во власть».
Немало было и сторонников республики. Конституция 1815 года, дарованная русским императором, изрядно избаловала мелкую и неродовитую шляхту, составлявшую большинство голосов на сейме. Еще один вопрос не давал покоя – а кто теперь главный враг? Россия, от владычества которой удалось освободиться? А может, Пруссия и Австро-Венгрия, в составе которых пребывали изрядные куски польской земли?
Буйная шляхта успела изрядно перессориться друг с другом, однако до сабель, как во времена Яна Собеского или Станислава Лещинского, дело не доходило. Все-таки Польша теперь была цивилизованной страной, избывавшей остатки варварства. Магнаты ограничивались словесными эскападами, а шляхта – бросанием друг в друга графинов. Впрочем, ближе к апрелю враждующие партии сошлись во мнениях – нужно отбирать земли у России, пока она слаба. А Пруссия с Австро-Венгрией – этот камушек покамест не по зубам. Вот придет время, и станет Польша вновь «Od morza do morza
[9]».
Если бы только поляки. Но помимо них у России есть и другие враги. Персия вернула утраченное в Закавказье, Турция начала продвижение в сторону Кишинева, а Швеция лелеяла мечту о возвращение Финляндии (а там, глядишь, можно будет выдавить русских из Прибалтики)…
Мятежники, занятые внутренними проблемами, активных действий не проявляли. Пока не проявляли…
До той поры, пока царь Иван Васильевич не установил порядок формирования стрелецкого войска, Россия знала лишь два типа воинских подразделений – княжескую дружину и народное ополчение. Дружина обходилась государству чересчур дорого. А ополчение, оно ополчение и есть. Стоит недорого в смысле затрат, и недорого стоит как воинство. И потому набиралось оно лишь тогда, когда деваться было совсем некуда: во времена княжеских раздоров да Куликова поля, Смуты и при нашествии Бонапарта на Россию.
Кто-то из князей сказал – мол, мужиков не жалко, бабы новых нарожают. Приписывают фразу и Невскому и правнуку его, Дмитрию Ивановичу. А может, историки за них додумали? Не суть важно. Главное, что русская армия образца одна тыща осьмсот двадцать шестого года оказалась (как бы помягче сказать?) в оч-чень дурном состоянии.
Мятеж в Санкт-Петербурге и Малороссии, разгром 2-й армии, массовые дезертирства в 1-й. Правительственная армия насчитывала не более двухсот тысяч штыков и сабель. Ну, а с учетом того, что Закавказский и Финляндский корпуса вывести было невозможно (Ермолов с трудом удерживал персов, а Закревский опасался шведов), для боя годилось не более семидесяти тысяч. На бумаге…
Войска, выведенные Паскевичем из Малороссии, нуждались в пополнении и лечении. Но самое страшное – они были сломлены морально. Годных к боевым действиям можно было набрать не более корпуса… Посему перед императором Михаилом стоял выбор – то ли ему, подобно Октавиану Августу, посыпать себе голову пеплом и стенать: «Квинтилий Вар, верни легионы!», либо предпринимать более действенные меры.
