Придя в себя, Завалихин понял, что его привязывают к дереву в полный рост.
– Очнулся, – услышал он голос Клеопина. – Рад, что вы умрете в сознании и памяти. Разрешаю помолиться перед смертью. Батюшки нет, грехи отпускать некому.
– Простите меня, господин штабс-капитан, – заскулил Завалихин. – Умопомрачение нашло, не иначе.
– Перестаньте, прапор, – поморщился Николай. – Вы все-таки офицер. Жили вы, как… шакал, так хоть умереть сумейте достойно.
Осознав, что его сейчас расстреляют, Завалихин растер по грязному лицу слезы и сопли и сделал еще одну попытку:
– Да, штабс-капитан, я виноват перед вами. Но если вы меня расстреляете, то чем вы лучше меня?
– Я не буду вступать с вами в дискуссии, – сказал Клеопин. – Вас расстреляют вовсе не потому, что я хочу отомстить. Вернее, не только поэтому. Из-за таких, как вы, Россия стоит на краю пропасти. И если вас будет меньше, то это значит, что мы хоть на пядь, хоть на палец или – хотя бы на волосок от этой пропасти отойдем. Да что я тут распинаюсь? Командуйте, – бросил штабс-капитан фельдфебелю, возглавлявшему расстрельную команду.
Фельдфебель Цветков построил солдат и, морщась от неприятного запаха, который начал исходить от «кавалера», приготовился отдать команду «Заряжай!»…
– Отставить, – вдруг передумал Николай, давая отмашку нижним чинам.
Солдаты с облегчением опустили стволы. Понимали, что расстреливать необходимо, но все-таки. Неприятное дело – живых людей расстреливать.
– Куда его, Ваше Благородие? – деловито поинтересовался Цветков. – Понимаю, пули-то на эту гниду жалко. Может его того-сь, штыками? Штыки-то потом земелькой очистим… Или – повесим?
– Знаешь, Максим Александрович, – улыбнулся Клеопин. – А пущай-ка он идет восвояси… Кому он такой… обделавшийся нужен? Дайте ему пинка, чтобы быстрее шел.
– Пинка? – засомневался старый служака. – Ваше Благородие, а может, лучше расстреляем? Офицер как-никак. Что люди подумают?
– А ты сам его спроси, что выберет. Выберет пинки – какой он после этого офицер? Не выберет – чёрт с ним, дашь ему пистолет, пусть стреляется.
– И то правда, – облегченно выдохнул фельдфебель и пошел выполнять распоряжение командира.
Надо ли говорить, какой выбор сделал «поручик»?
Штабс-капитан Клеопин и сам не ожидал, что маленькая команда, состоящая из трех нижних чинов, одного юнкера-сапера и его, штабс-капитана, именовавшаяся «взводом» для самоуважения нижних чинов, разрастется до настоящего взвода, а потом – до целой роты. Все получалось само собой. Уже через две недели пребывания в поместье Щербатовых начали подходить люди. Ну, первых двух он сам и приблизил, потому что после «отлова» мародеров, «военнопленных» расстреливать не стали. Куда там расстреливать, если их пришлось спасать от разъяренных мужиков и баб? Спустя неделю откуда-то из леса выползло человек двадцать солдат во главе с фельдфебелем Цветковым. И все, как на заказ – бывшие саперы, сослуживцы юнкера Сумарокова. Стало быть, не все любимцы покойного императора Николая сложили головы.
Пришлые были злые, некормленые и изрядно завшивевшие. На сапоги (вернее, на то, что когда-то так называлось) без слез не посмотреть. Шинели драные, мундиры – сопревшие, а нательное белье превратилось в сплошную дыру с копошившимися насекомыми. Но зато нижние чины сохранили не только погоны и кокарды, но даже батальонное знамя!
Саперы учились быстро. Не зря Великий князь Николай Павлович, формируя новый род войск, отбирал туда самых толковых. Они и стали ядром будущего отряда.
Ходить цепями в атаку, стрелять плутонгами, наводить переправы и взрывать мосты, – все это в ближайшее время, как полагал Николай, вряд ли понадобится. А вот «скрадывать» часовых, передвигаться бесшумно и втыкать не штык в грудь, как удобнее, а нож в горло – это необходимо сейчас! Партизанская война, знаете ли.
Потом, прослышав невесть от кого о странном офицере, объявившем партизанскую войну Цареубийцам, приходили и другие. По одному, по два, а то и по дюжине, в Щербатовку пробирались уцелевшие «измайловцы», конногвардейцы, артиллеристы. Были даже «преображенцы» и «павловцы». Явился целый взвод «полтавчан», ранее служивших во 2-й армии. Как они прошли путь из Могилева до Санкт-Петербурга, не наткнувшись ни на солдат из армии императора, ни на мятежников, они и сами не поняли. Шли себе и шли, благо пейзане попадались приличные и хлебом-солью делились. Впрочем, бывали казусы и похлеще – в Отечественную войну шаромыжники
[11] беспрепятственно доходили от Смоленска до Олонецкой губернии.
Для начала народ приходилось выпаривать в бане, выжаривать из лохмотьев вшей и откармливать. С едой теперь недостатка не было. Крестьяне окрестных сел и деревень были готовы отдать последнее. Не то в благодарность за защиту, не то – из опасения, что иначе и сами возьмут. А скоро отряд и сам стал «зарабатывать» на пропитание, да еще и подкармливать пейзан.
Штабс-капитан сам не заметил, как его команда выросла до полутора сотен штыков – больше, нежели бывало у него под началом в прежние времена. Николай жалел, что кроме него в команде не было ни одного офицера. Сумароков – он, конечно же, молодец, но все-таки юнкер – это еще не офицер.
Одно хорошо, что нижние чины, собравшиеся под знамя Саперного баталиона (чем оно хуже других?) были далеко не новобранцы и воинское дело знали неплохо. А еще, памятуя кавказское прошлое, Николай старался уяснить – кто из его команды на что способен? В результате – нашлись умельцы, попадавшие из ружья в пятак на сто шагов; мастера на всякие ловушки (хоть на зверя, а хоть и на человека!); метатели ножей. Любое умение может сгодиться. К тому ж мастаки и сами тренировались, да и других учили.
Разумеется, кроме учебы, отряд делал и то, что должен был делать: разгонял карательные отряды, сжигал запасы, приготовленные для отправки в столицу, отбирал провизию и фураж, что везли в обозах. Штабс-капитан отметил: груженые телеги двигались в Санкт-Петербург не иначе, как под конвоем солдат, а сами по себе крестьяне не очень жаждали везти ни съестные припасы, ни фураж – за товары рассчитывались бумажными деньгами, которые ни к черту не годились.
Продовольствие и боеприпасы, которые удавалось отбить, приходились очень кстати. Крестьянам-обозникам возвращалась часть провизии, сено, а также телеги и кони. Кажется, мужики были довольны, что на них напали.
С солдатами, сопровождавшими обозы, поступали по справедливости. Кто не успевал бросить ружье и поднять руки, получал пулю. Сдавшихся отпускали на все четыре стороны. Большинство уходило, но были и такие, что просились в отряд – брали, не брезговали. Что ж делать? Кто сейчас не без греха-то? Ничего, отмолит, отслужит. Главное, чтобы на руках крови не было.
