Офицеров ждала более печальная участь. Независимо от того – сами сдались или нет, расстрел был неминуем. «Нижние чины – народ подневольный, – говорил Николай. – А у господ офицеров был выбор. Встать ли в один строй с изменниками или выступить против них, сохранив свою честь и жизни людей!»
К вящему сожалению штабс-капитана, за месяц войны с мятежниками на счету отряда насчитывалось лишь пять расстрелянных офицеров. Лучше бы веревка – пули и порох целее, но преступить через себя Николай не мог. Все-таки офицеры, пусть и мятежные, а веревка, она для шпионов. А он и так задумывался – а имеет ли он право вершить суд? И кто ему такое право давал? «Впрочем, – утешал себя штабс-капитан, – после установления законной власти я готов отвечать перед высшей инстанцией за самоуправство». Что уж там с ним сделают – простят ли, лишат ли чинов и званий, отправят на каторгу, расстреляют – примет любое решение! (В душе Николай был уверен, что до светлого будущего он просто не доживет!)
Ну, а покамест – ловить и расстреливать!
Чтобы соблюсти справедливость, следует отметить, что борьбой с солдатами Временного правительства (мятежниками, революционерами – как там еще их называть?) занимался не только отряд штабс-капитана Клеопина. Были и другие, оставшиеся в пределах Санкт-Петербургской губернии: рота матросов Кронштадтского гарнизона, эскадрон лейб-гвардии Драгунского полка во главе с полковником Бедрягой – героем войны 1812 года. Были и другие, менее известные. Но тактика, избранная ими для борьбы с мятежниками, оказалась неудачна. Бедряга, изначально взявший сторону Временного правительства, уже через неделю после восстания осознал его последствия и попытался искоренить мятежников силами одного эскадрона (он рассчитывал, что гвардейцы, устыдившись содеянного, последуют его примеру), но наткнулся на пушечную картечь, в считанные минуты истребившую сотню «безбородых шатенов на гнедых лошадях». Матросы, вместо того, чтобы захватить казематы с порохом и пушки, попытались соперничать в штыковой атаке с «измайловцами» и были перебиты.
Были воинские команды, пытавшиеся совместить партизанскую борьбу (действия на дорогах, прилегающих к столице) с обычной пехотной тактикой. Однако из-за превосходства сил противника (все-таки гвардия!) такие отряды очень быстро уничтожались.
Николай, начиная партизанскую войну, следовал правилам, с которыми познакомился на Кавказе. Во-первых, не вступать в непосредственный бой с превосходящими силами противника, не изображать из себя героев. Есть возможность убить – убей. Нет – убегай. Ничего зазорного в этом нет. Коли останешься жив – сможешь сделать больше, нежели когда будешь мертв. Во-вторых, чаще меняй дислокацию, чтобы противник не смог отыскать твою базу. В-третьих, следует иметь добрые отношения с мирными жителями. Иначе, они же тебя и выдадут.
Партизанская война Клеопина очень быстро стала известна в столице. Первоначально на поимку партизан отправляли небольшие силы, с которыми отряд справлялся. Либо заводили столичных «птичек» в какие-нибудь дремучие леса и болота, а дорогу обратно не указывали.
Из показаний солдат-перебежчиков штабс-капитан узнал, что после возвращения в столицу подпоручика Завалихина (может, следовало все-таки расстрелять?) на его поимку Бистром отрядил целый баталион.
С сотней солдат, что были сейчас под рукой, нечего и думать о войне с превосходящими силами противника. Да и село, где квартировал отряд, было не очень удобным – тесновато, к тому же и крестьян не хотелось подставлять под удар карателей. По мнению партизанского начальника, следовало бы уйти в какой-нибудь уездный городок, где в достатке обывательских домов для постоя. И где, как положено, должны были наличествовать государственные магазины с мукой, порохом и свинцом. Ну а если новая власть уже успела все забрать, можно бросить клич по дворянству, чтобы поделились охотничьими припасами. Только – куда идти?
Клеопин выбрал Тихвин. Городок небольшой, но удобный. В том смысле, что расположен на водной системе, соединявшей Балтийское море с Волгой. Опять-таки, вспомнив о каналах, можно вспомнить о родной «Мариинке», соединившей «Тихвинку» с Волгой через Белое озеро и Шексну-реку, откуда и рукой подать до родного Борисоглебского. Ну, немаловажным еще казалось и наличие монастыря, где хранилась икона Тихвинской Божией Матери…
Через сутки штабс-капитан приказал выступать.
Впереди, как и положено на марше, шествовал командир, а замыкающими шли заместитель Сумароков и фельдфебель Цветков, произведенный в главного интенданта. Интендантствовать, правда, было еще не над чем. Команда не имела не то что обоза, а самой захудалой телеги. Не было коня и у командира. Штабс-капитан полагал, что раз он возглавляет роту, то и лошадь ему не положена. Лукавил, конечно. Те лошади, что были у крестьян, под седло годились. В бой на них не идти, а в дорогу – сойдет. Но денег для покупки не было, а отбирать у селян казалось бесчестным делом.
Все запасы уместились за спиной у солдат. А что? Всё, как и положено. Одна половина ранца занята сухарями (недели на две хватит!), другая – порохом и пулями. (В ранец бы еще запасные штаны, да подвертки, но где ж их взять-то?) Маловато, но это все, что удалось наскрести. Для мелких стычек сойдет, а крупного боя, хотя бы с двумя ротами полного состава все равно не выдержать! Часа через два после выдвижения, когда команда уже стал подумывать – а не пора ли делать привал, тот возник сам. Штабс-капитан, возглавлявший движение, первым и увидел бегущего разведчика.
Команда штабс-капитана двигалась не або как, а с разведкой. Ежели, перевести сие с военного языка, это означало, что штабс-капитан отправил впереди колонны двух нижних чинов – из прибившихся к отряду дезертиров. Выглядели они соответствующе – вместо киверов – размочаленные крестьянские треухи, на ногах – лапти. Опять же – погоны спороли давно, а новые сделать было не из чего. Ну, а чтобы не пугать народ, ружей «охотники» не имели. На двоих было два ножа и пистолет.
– Стойте, Ваше Благородие! – кричал разведчик, размахивая руками.
Клеопин поднял руку, останавливая движение колонны.
– Что там у вас? – спокойно спросил штабс-капитан. – Отдышитесь и доложите по форме.
Откашлявшись и отплевавшись от пыли, разведчик доложил:
– Ваше Благородие, мы гонца поймали, что в Питер скакал. Унтер-офицер, из «преображенцев». Нас увидал, коня остановил и пистолет вытащил. Я, говорит, гонец. Прочь, мол, с дороги! А Темка, напарник мой, поклонился ему низенько, грит: «Простите, мол, господин офицер, крестьяне мы тутошние». Это унтеру-то! А сам хвать, да за ногу его с коня и стянул. Ну, тут и я немножко помог.
– А чего бежать-то было, – пожал плечами штабс-капитан. – Стояли бы себе. Мы ведь и так к вам шли.
Разведчик только руками развел, показывая всем видом, что очень уж хотели они с Темкой побыстрее показать себя в деле.
– Молодец, братец. Хвалю! – одобрительно похлопал офицер его по плечу.
– Рад стараться, Ваше Бродие! – ответствовал тот, как положено солдату с десятилетней выслугой, пропуская командира вперед, к «языку».
