– Итак, – выдохнул Бистром. – Все-таки отвечайте, штабс-капитан, зачем вам все это понадобилось? Усилить мятежников? Или решили отбить великую княгиню Елену?
– Ее Императорское Величество, Елена Павловна – супруга императора Михаила, нашего законного императора, – поправил Сумароков.
– Ну, штабс-капитан, насчет законности – вопрос спорный, – улыбнулся Сперанский. – В Петропавловской крепости еще и сын императора Николая Александр, у которого больше прав на престол, нежели у Михаила.
– Законный император Михаил Павлович, – твердо сказал штабс-капитан.
– Да что вы нашему саперу голову морочите, – вмешался князь Трубецкой. – Он человек военный. В политические тонкости он вдаваться не научен. Странно, что кто-то из саперов жив остался. Как вам уцелеть-то удалось?
На этот вопрос Николай решил не отвечать. Зато решил-таки спросить о том, о чём давно хотелось спросить:
– Все-таки, господа… Ответьте мне – на что вы надеетесь? Вся Россия против вас.
– Мы, молодой человек, рассчитываем на то, что очень скоро Россия поймет, что законной властью являемся именно мы, – мягко сказал Сперанский. – За нами – закон и армия. И сидим мы в столице Российской республики. Ну, кроме того, за нами Новгород и Псков. Всё про всё – это примерно двести тысяч квадратных верст. Половина Франции. А уж Пруссий и Саксоний разных так на две-три наберется. В сущности, мы можем быть и отдельным государством.
– Стало быть, Россию раздерете, – угрюмо высказался Сумароков. – Так чем же вы лучше Наполеона? Или Гришки Отрепьева?
– Это, Николай Степанович, мера временная, – спокойно сказал Трубецкой. – Тем более что на сегодняшний день Российской империи уже и не существует. Разве не так? Кавказ скоро туркам отойдет, ежели уже не отошел. Малая да Белая России – Польше и Австрии. То, чем управляет Великий князь Михаил Романов, уже не империя. – А кто же в этом виноват? Разве не вы, господа генералы? – скривился Сумароков. – Даже странно… Герои двенадцатого года…
– Мы, Сумароков, здесь не виноваты. Виновник – Великий князь Михаил, который Россию к гражданской войне подтолкнул, – с чувством превосходства сказал Сперанский. – Почему он бежал от собственного народа?
– Что-то я господа не понимаю, – сказал Николай, совершенно сбитый с толку этой странной «логикой». – Можно подумать, что Михаил Павлович затеял восстание. Или ему стоило дожидаться, пока его убьют?
– Нет, восстание затеял не он, – пояснил Сперанский. – Восстание – это, скажем так, естественный процесс, через который должен пройти любой народ. Смотрите – Британия чрез революцию прошла. Теперь она хоть и монархия, но правит-то парламент. Во Франции… Скажете – сейчас там вновь королевская власть? Э, милейший, это уже не та власть, что была, скажем, у Людовика шестнадцатого. Россия – это тоже европейская страна. Значит, революция – есть неизбежность. Михаилу Павловичу следовало ждать справедливого суда. Понимаете ли вы меня?
– Нет, не понимаю, – мотнул головой Сумароков, зажмурившись от резкой боли. Очень хотелось пить, но просить воды у этих… революционеров не хотелось. Пересилив себя, продолжил: – Я не понимаю, почему должны голодать люди. Я не понимаю, почему армия, должная защищать народ, принимается его грабить. Я не понимаю, как офицеры, дававшие присягу государю, изменяют. И я не понимаю – зачем нам нужна революция, если в результате само государство распадается на куски!
– Э, молодой человек, – снисходительно бросил Сперанский. – Вы слишком мелко мыслите. Революция не может быть без жертв. Каждому приходится чем-то жертвовать. Солдатам – жизнью, а крестьянам – куском хлеба. Ну, а что касается вас лично, то… Что, кстати, будет сделано с господином Сумароковым?
– Посидит под арестом. Ну, завтра-послезавтра расстреляют, – позевывая, бросил Бистром. – А что с ним делать?
Карл Иванович постучал в дверь. Когда из нее выскочил дежурный прапорщик, держащий в руках карандаш и памятную книжку, бросил ему:
– Штабс-капитана отвести в лазарет. Пусть лекарь его еще раз осмотрит. Прикажите, чтобы покормили и выспаться перед расстрелом дали.
Сумарокова отвели в подвал. Пока шли, разобрался-таки, где шел допрос – в самом здании Сената! Приходилось как-то тут караул нести.
«Узилище» особыми удобствами не отличалось. Однако наличествовала деревянная кровать с соломенным матрацем и куцее шерстяное одеяло. «Лучше, чем на гауптвахте!» – решил Николай, обживаясь на новом месте.
Бородатый солдат, умело орудуя огнивом, высек искру и раздул огонек.
– Ну вот, ваше благородие, – удовлетворенно заявил бородач, укрепляя разгоревшуюся лучину в светец. – Свечек-то у нас уже давно не водится, так что не забывайте лучинку менять. Щепок-то прорва. Токма глядите, чтобы огонь не погас, а не то тут крысы лютуют! Кошку бы сюда, да нету. Не разрешает господин Сперанский кошек держать. Чихает он от них. Ну да ладно, пойду я. Тут вот баклажка с водой да сухарик.
– Спасибо, братец, – поблагодарил Сумароков солдата. – Расстреливать-то когда поведут?
– Да кто его знает, – почесал солдат затылок. – Вот скажем, князя Оболенского, того целый месяц держали. А вот его Высопревосходительство генерала Нейдгарда вместе с господином Рылеевым – так тех через два дня. И других – кого как…
– Однако, – закрутил головой Сумароков. – Ну, генерал Нейдгард, начальник штаба гвардейского корпуса – это понятно. Но эти-то господа? Рылеев, сколько я помню, членом правительства был.
– Э, ваше благородие, – махнул рукой солдат. – Я человек маленький. Накануне революции как ветеран в Сенат был истопником назначен. А уж что там господа Оболенский и Рылеев с начальством набольшим не поделили, мне знать не велено. А вы – лучше спите, пока лучинка большая – часа на два хватит.
Николай попил воды из солдатской баклажки. Есть не хотелось. Можно бы подумать о расстреле, но он был так измучен долгой дорогой и ноющей раной, что впал в состояние, среднее между сном и обмороком.
Проснувшись, почувствовал себя бодрее. Захотелось есть. Вот только сухарика на месте не оказалось. Видимо, съели крысы. Поправив лучинку и попив водички, Николай осмотрел подвал. Обнаружилось еще несколько коек, заправленных кое-как и испещренных крысиными следами и пометом. Подумалось, что под тюрьму подвал стали использовать недавно – надписей на стенах почти не было. Вернее, только одна: «Ис искры вазгарится пламя!» Чуть ниже: «Здись страдал биз вины виновный карнэт Обаленский».
«Хорошо, что невесты у меня нет! – подумалось чего-то. – Вон, Николаю Александровичу в крепости было хуже. У него и маменька, и невеста! А моей маменьке командир сообщит, та поплачет, панихиду закажет».
Тут заскрипела дверь, отвлекая от тягостных дум.
– Расстреливать? – спросил Сумароков, сбрасывая с себя шинель и пытаясь выглядеть как можно бодрее.
– Да что вы, сударь. Если бы расстреливать, я бы вам чарку водки принес. А вас господин Сперанский хочет видеть.
