Кордонский напоминает, что в России сословная структура была создана в петровские времена, а «Табель о рангах» – ее выражение. Каждое сословие судилось по своему закону до отмены крепостного права в 1861 г., после чего сословная структура посыпалась, а разночинцы стали главными могильщиками империи: «Советский Союз тоже был сословным обществом, поскольку так называемые классы рабочих, крестьян и служащих – это группы, созданные государством, то есть сословия. В 1990–1991 гг. эти группы исчезли, и начала формироваться классовая структура с соответствующим социальным расслоением: появились реально богатые и реально бедные».
В 2002 г. вступил в силу закон «О системе государственной службы РФ». Потом закон «О государственной гражданской службе». Потом «милиция» превратилась в «полицию», а защитники общественного порядка стали де-факто воинами-контрактниками, которых по приказу начальства можно перевести в другой регион или привлечь к подавлению протеста. По закону – и вопреки Конституции – создавались категории людей с выделенным статусом. И Кордонский понял, что законы о системе госслужбы – это создание новой социальной структуры.
Он полагает, что сословия – это группы, создаваемые государством для решения своих задач. Вот есть внешняя угроза – значит, должны быть люди, которые ее нейтрализуют, военные. Есть природная угроза – есть служба Роспотребнадзора. Сословия – это не профессии, там могут быть люди разных профессий. Это доклассовая штука. Классы возникают на рынке естественным путем, а сословия создаются государством. Если у власти классовая структура, появляется механизм согласования интересов между классами, являющийся сутью демократии. Появляется парламент как оформление механизма. У демократии очень прикладная функция: согласование интересов богатых и бедных. А в сословной системе механизм согласования интересов – собор. Съезды КПСС, полагает Кордонский, это были соборы: представители всех сословий собирались раз в четыре-пять лет и согласовывали свои интересы. «Но если есть рынок, возникают классы. Отношения между классами нужно регулировать. Появляются законы, регулирующие эти отношения. Появляется судебная система. А в сословной системе это все – лишнее. Там нет рынка, а есть система распределения. Наверху находится какой-то человек, называется он президентом, генсеком или монархом – неважно. Он верховный арбитр. А ресурсами являются власть, финансы, сырье и информация. Государство концентрирует эти ресурсы у себя и распределяет по социальным группам, которые само же и создало».
В 1990-е годы в стране возник дефицит упорядоченности. Учителя, врачи, военные – это были советские сословия, которые после распада Союза попали в самый низ иерархии распределения. Начали формироваться классы богатых и бедных. Сословные различия между бедными исчезали, вчерашний врач и учитель торговали в ларьке. Усилилось недовольство властью, пошли забастовки, голодовки: «Нужно было наводить порядок. А порядок в чем заключается? В том, чтобы накормить, обеспечить обделенных положенными им ресурсами. Для этого нужно было рынок ужать – ресурсы изъять с рынка, чтобы их можно было потом распределять в пользу сирых и убогих. Ужатие рынка началось с «дела Ходорковского»: перевод всех ресурсных потоков в бюджет и распределение их в пользу как сохранившихся советских групп – бюджетников и пенсионеров, так и новых групп. А чтобы распределять, надо знать кому: учителям полагается столько, врачам – столько, фээсбэшникам – столько. Сословная социальная структура в нашем государстве нужна именно для того, чтобы обеспечить справедливое распределение. Мы последнее десятилетие жили в этом процессе». Привилегией депутата Госдумы, например, стала защищенность от судебного преследования, а у следователя – 60 дней отпуска и пенсия в 39 лет.
По Кордонскому, знаменитая российская коррупция на самом деле таковой не является. Поскольку коррупцией называются отношения в классовом обществе. А у нас другие отношения, межсословные. Отношения внутри служивых сословий связаны в первую очередь с дележом ресурсов. Ресурсами могут быть нефть, газ, лес, власть, статьи федерального бюджета. Сословная рента – это клей, связывающий разные сословия в целостность: у них же другой связки нет, кроме взаимного обмена рентой: «Всякое уменьшение количества ресурсов порождает дефицит, конфликты и стремление к переделу. Здесь и появляются борьба с коррупцией и ее жертвы – те, кому не повезло, кого назначили козлами отпущения при изменении порядка в распределении ресурсов. Но сословная система в России еще не полностью сложилась: форма есть, а сословного самосознания не появилось. Ведь должны быть и сословные собрания, и сословная этика, и сословный суд. Система не доведена до конца – и классы не до конца разрушились, и сословия не достроились».
Поэтому и потребность в показухе сохраняется. Кордонский формулирует: «Относительно недавно Глеб Павловский придумал «оранжевую угрозу» – и тут же сформировалась корпорация, которая обосновала необходимость выделения ресурсов на борьбу с ней. Сколько бабок попилили! Никакой структуры у них не было. Это были отдельные пиарщики, полит-технологи, какие-то силовики. Другой пример – наш главный санитарный врач, который регулярно говорит про угрозы. И тут же формируются корпорации для их нейтрализации. Если покопать, это находится абсолютно везде! Если есть опасность социального взрыва, для ее нейтрализации тоже формируется корпорация. И коррупция – это тоже угроза, и для борьбы с коррупцией формируется корпорация по распилу ресурсов, выделенных на борьбу с коррупцией».
Поддержка малого бизнеса, о которой я рассказывал выше – из той же корзинки. Но самая разрекламированная угроза, на которую федеральный центр не жалеет денег, – это Дальний Восток. Каждая деревенская бабушка знает, что россиян там осталось немного, а рядом нависает густонаселенный Китай. И якобы со временем Россия может Дальний Восток потерять, если мы не навалимся на проблему всем миром, как некогда на ДнепроГЭС, целину или БАМ. Массированная информационная кампания убеждает, что строительство второй ветки БАМа и Транссиба (при том, что и первая загружена от силы на треть) может помочь местному населению жить и зарабатывать. Хотя связи никакой. Мы уже видим, что населению нужны стимулы, чтобы копить деньги и инвестировать, – минимум коррупции, отсутствие бюрократических барьеров, свободные рынки, адекватные суды. А ему в ответ: мы вам построили порт, стадион и железную дорогу, что вам, гадам, еще может не нравиться?
Например, на Камчатке чиновники любят повторять, что «главное богатство – это люди». Однако богатство тает: сегодня в Камчатском крае осталось 316 тыс. человек, хотя еще в 2013 г. было 320 тысяч. При этом в списке самых дотационных регионов полуостров вышел на третье место: 37,5 млрд рублей, полученных из Москвы в 2017 г., – это почти как Чечня и Крым, вместе взятые, хотя их население в 11 раз больше. Камчатская элита оправдывается географической удаленностью региона от центра, хотя эта причина вторична. Как раз из-за удаленности от столиц традиционные для России бюрократические язвы достигли здесь чудовищных форм. Наместники Москвы и крупный местный бизнес образовали высшее сословие, рассматривающее полуостров как вотчину с крепостными. А уже вследствие этого начался исход населения.
Однажды мне в газету «Совершенно секретно» позвонила женщина Лариса Токунова, камчатский правозащитник, и очень эмоционально рассказала, что там у них творится настоящий беспредел. Силовики ради показателей ломают судьбы обычных людей. Например, ее сыну, 19-летнему студенту, дали 14 лет лишения свободы, словно серийному убийце, за несколько папирос с марихуаной, которые лежали на холодильнике в квартире его друга. Работа журналиста научила меня осторожности, и я с недоверием попросил прислать документы.
