Главное проклятие россии
Наука именует «ресурсным проклятием» (или «голландской болезнью») зависимость экономики страны от экспорта каких-либо видов сырья. Чаще всего речь идет о нефти и газе. Однажды министр нефти Саудовской Аравии шейх Ахмед Заки Ямани грустно заметил: «Лучше бы мы открыли воду»
. А его коллега из Венесуэлы Хуан Пабло Перес Альфонсо в период высочайших цен на энергоносители оставался пессимистом: «Через 10 или 20 лет вы увидите, что нефть приведет вас к краху»
. И ведь как в воду глядел: с 2016 г. ВВП страны падает в среднем на 15 % ежегодно, а инфляция превысила 1 000 000 %.
Эксперты выделяют пять причин венесуэльского дефолта. Речь про сокращение цен на нефть, значительный объем социальных дотаций, не менее крутые расходы на повышение имиджа власти, отсутствие реформ и большую задолженность по кредитам. Разве все это мимо России? Разве у нас не кормится от казны 30 млн бюджетников? Разве их представительство в отдельных регионах не доходит до 85 % населения и они не съедают три четверти областных бюджетов? Разве две трети регионов в России не являются банкротами, которые существуют благодаря федеральным подачкам? Разве власть не пускает нам пыль в глаза постоянным переодеванием силовиков, военными парадами и мегапроектами сомнительной эффективности, обогащающими за счет казны «королей госзаказа»? Разве после принятия Трудового, Земельного и Налогового кодексов в 2001–2002 гг. в стране произошло что-нибудь похожее на экономические реформы?
«Ресурсное проклятие» может проявиться по-разному. «Голландской болезнью» его стали называть после 1959 г., когда он поразил одну из самых развитых экономик мира. Под Гронингеном на севере Нидерландов открыли крупное газовое месторождение к неописуемой радости местных жителей. Но по мере роста добычи в регионе росли цены, а инвесторы перестали замечать местную промышленность. Зачем, если есть газ?
Приток иностранной валюты разогрел курс гульдена, соответственно, у голландских предприятий выросли издержки. Начались массовые увольнения работников. Экономисты констатировали, что в долгосрочной перспективе «голландская болезнь» приводит к перемещению ресурсов из обрабатывающего сектора в сырьевой и сервисный, которые создают меньшую величину добавленной стоимости. Причем наиболее мощное негативное влияние «проклятие» оказывает на экономику тех стран, которые располагают достаточно развитыми промышленностью и сельским хозяйством.
В то же время США добывают не меньше ресурсов, чем Россия, а признаков «голландской болезни» у них нет. Потому что при инновационной экономике технологии, как минимум, не хуже нефти формируют добавленную стоимость. Себестоимость производства айфона меньше 100 долларов, а его оптовая цена в пять раз дороже – такой прирост дает экономика знаний. Экспорт лекарств из Швейцарии по стоимости превосходит российский экспорт нефти: 94 и 93 млрд долларов соответственно
.
Или вот такой разрез: Норвегия разумно и ответственно распоряжается нефтяными доходами, а ее стабфонд перевалил за триллион долларов. Но «проклятие» проявилось в политической неразберихе: ни одно коалиционное правительство за 20 лет не переизбралось на второй срок. Потому что любой оппонент такого правительства получает в руки термоядерное оружие: мол, посмотрите, сидят на мешках с деньгами, а проблемы народа не решают. Тысячи благополучных норвежцев не понимают азов экономики: в их стране и так самые высокие цены в Европе, а если открыть валютные закрома, то они вообще улетят в космос.
Ведь суть «голландской болезни» в том, что если в стране много нефти, то какой смысл инвестировать в производство телевизоров? Проще открыть завод в Китае и нанять рабочих в пять раз дешевле. В стране, где власть получила доступ к нефтегазовой ренте, она может сломать демократическое устройство – купить парламент, силовиков, судей. Нет необходимости налаживать диалог с обществом, пускать в политику кого-то чужого, с кем-то договариваться – правь, как душа пожелает. В конце 1960-х экономика СССР зашла в такой тупик, что политбюро готовилось разрешить премьеру Алексею Косыгину запустить «новый НЭП». Но тут нашли богатейшую тюменскую нефть, и надобность в диалоге со своим народом отпала
. Получилось то самое молоко без коровы – деньги в бюджете есть, а условий для нормального развития нет.
Еще в начале XX века считалось, что развитие страны обусловлено принадлежностью к великим нациям. Но опыт Германии, разделенной на ГДР и ФРГ, показал, что один и тот же народ, помещенный в системы с различным набором институтов, будет выдавать совершенно непохожие результаты. К моменту крушения Берлинской стены, западный немец зарабатывал больше восточного в 6–7 раз. А ведь стена простояла всего-то 28 лет! Ныне разница в доходах двух корейцев из Сеула и Пхеньяна еще более значительна – в 20 раз. Хотя народ разделен не так уж давно – с 1950-х годов. Нужны ли еще аргументы, чтобы показать важность законов и отношений? И чем рискует страна, где у людей нет стимула копить и инвестировать, а производство товаров регулируется не их потребностями, а Госпланом?
Кто-то заметит, что нефтяное изобилие Персидского залива в корне изменило жизнь в Катаре, Кувейте, Эмиратах. Но в соседнем Ираке нефти добывали не меньше, однако американцы, учинившие «Бурю в пустыне», были потрясены бедностью и бесправностью большинства иракцев. Режим Саддама Хусейна выстроил институты таким образом, что нефтяную ренту присваивала элита, а создания эффективной социалки не велось. Зато на пути предпринимателя к успеху громоздились коррупция, клановость, высокие налоги и силовой отъем бизнеса в пользу приближенных к власти людей. Сами США стали мировым лидером во многом благодаря тому, что первые переселенцы не нашли вокруг Нью-Йорка и Джеймстауна ни золота, ни серебра. И создали общество на основе демократии и права, которое прекрасно работало, по крайней мере до 1990-х годов.
А что же Россия? В перестройку СССР экспортировал 17 % добываемой нефти. А в XXI веке на внешних рынках продавалось уже до 70 % добычи
. В брежневские времена, когда нефть вокруг Самотлора била фонтанами сама по себе, доля нефтегазовых доходов в бюджете не превышала 22 %, а в 2010-е годы -51 %
. С тех пор разговоры о необходимости снижать зависимость экономики от экспорта ресурсов не прекращаются.
Они особенно обострились в 2014 г. на волне санкционной войны с Западом, когда стало понятно, насколько наше хозяйство уязвимо в периоды дешевой нефти. Была провозглашена политика импортозамещения, призванная стимулировать промышленный бум. Российские заводы также были обеспечены грандиозным госзаказом (прежде всего оборонным), который создавал им хороший фундамент для развития.
Тем не менее в конце 2018 г. Институт экономики роста им. Столыпина совместно с Институтом народнохозяйственного планирования РАН представил исследование «Зависимость российской экономики и бюджета от нефти»
. Эксперты сделали вывод, что влияние цены барреля на российскую экономику за последние годы опять-таки выросло. Как выразился председатель наблюдательного совета Института экономики роста Борис Титов, «правительство в последнее время часто говорит, что наша экономика стала меньше зависеть от нефти. Но это не так». Действительно, в 2015–2016 гг., когда нефть упала в цене, доля доходов от ее продажи как в ВВП, так и в бюджетной системе сократилась до 30 %. А потом снова начала расти, и к концу 2017 г. снова дошла до 40 %. Полезные ископаемые дали 62,4 % всех экспортных поступлений России.
