Правительство беспокоится, ставит цели. Вице-премьер и глава Минфина Антон Силуанов заявил, что доля нефтегазовых доходов в бюджете РФ к 2020 г. снизится до 33 %
. Но разве от слова «халва» во рту становится слаще? Если раньше ВВП страны «гулял» вслед за нефтяными ценами, то сегодня достигнута выдающаяся стабильность: при падении цен экономика падает, а при росте – не растет. Если в 2006–2013 гг. повышение цены барреля на 10 баксов вызывало рост валового продукта на 1,4 %, то сегодня – только на 0,5 %. «Рост цен на нефть на рост ВВП не влияет, но их снижение может уменьшить ВВП. Такое несимметричное влияние», – подтвердил в конце 2018-го председатель Счетной палаты Алексей Кудрин
.
Известен хрестоматийный пример с автоматом Калашникова, закупочная цена которого для российской армии в 2000–2014 гг. выросла в 13,5 раза
. Ни конструкция оружия, ни курс доллара принципиально не изменились. А главными добытчиками ресурсов у нас являются контролируемые государством «Роснефть» и «Газпром». И именно у них быстрее всех растут издержки. Например, в «Газпроме» в 10 раз больше сотрудников, чем в голландско-британской «Шелл», хотя выручка обеих компаний примерно одинакова.
Видим ли мы сегодня серьезную борьбу за экономию в госкомпаниях? Нет. Зато мы наблюдаем невероятные странности. По статистике, которую предоставляют страны-члены ВТО, американцы купили в России товаров на 9,9 млрд долларов. А по данным нашей таможни, через нее в адрес контрагентов из США прошла продукция на 3 миллиарда. По данным Германии, страна купила в России нефтепродуктов на сумму 27,1 млрд долларов, по данным же России, она продала Германии продукцию на сумму 10,9 млрд долларов. Получается 25 млрд долларов, с которых не заплачены пошлины. И это только по двум странам! А расхождения есть со всеми, с кем торгует Россия.
И это тоже одна из форм «ресурсного проклятия». Группы интересов, захватившие контроль за высокорентабельной нефтегазовой рентой, оказались выше всех институтов контроля в стране. Дело уже не только в том, что собирать телевизоры в такой стране невыгодно. Общество лишилось возможности пресекать даже самые циничные формы грабежа державной казны.
Но неужели крупные запасы нефти и газа – это обязательно плохо для экономики? Неужели «ресурсное проклятие» неизбежно? Мы видим, что на нефти процветают небольшие азиатские монархии вроде Брунея с Бахрейном, из опыта которых трудно извлечь рецепты для России. Но есть нефтяные гиганты с многоукладной экономикой, значительным населением и обширной территорией, которые на Россию отчасти похожи: Индонезия, Нигерия, Мексика, Венесуэла, Иран. Каждая из этих стран пошла собственным путем. И любопытно разобраться, почему житель Индонезии сегодня в 4 раза богаче нигерийца, хотя еще полвека назад их средняя зарплата была один в один.
Население Нигерии больше российского – около 200 млн человек. Страна этнически неоднородна (примерно как Кавказ, Кубань и Карелия), условно подразделяясь на три макроэкономических региона. После Второй мировой войны в одном из них нашли нефть. Поначалу все шло хорошо: пришли передовые компании, Нигерия получала до 60 % дохода от добычи. Но по закону львиную долю забирал добывающий макрорегион. Когда федеральный центр попробовал переделить доходы, дошло до гражданской войны. Сепаратисты проиграли, а центр еще несколько раз повышал свою долю, когда с финансами становилось не очень. Возник порочный круг: если нефтяные цены обвалились, то не нужно реформировать экономику – надо еще ниже нагнуть регионы. Доля нефтедолларов в бюджете скакала от 60 до 88 %. Молоко без коровы.
При такой структуре экономики государство – крупнейший инвестор. И чем такой калач пахнет – мы уже догадываемся. Есть в бюджете деньги – затевается мегапроект с целью распила выделенных на него средств, нет денег – строители все бросают и уходят по домам. В 1970-х годах крупнейшим госзаказом стал сталелитейный комплекс в Аджаокуте, который строили советские специалисты. В 1993 г. его финансирование прекратили при степени готовности 98 %. И до сих пор даже железную дорогу не подвели.
Общее число приостановленных проектов в Нигерии – около 4500. Не удалось даже построить мощности по переработке нефти: начиная с 2008 г. обладательница крупнейших в мире месторождений ежегодно тратила более 7 млрд долларов на закупку нефтепродуктов. Из-за постоянных разливов нефти угробили сельское хозяйство в дельте реки Нигер. Как следствие, импорт продовольствия превысил экспорт углеводородов.
Каков итог нефтяного периода, который все в стране называют «потерянным сорокалетием»? Протесты, волнения и свободные выборы, на которых побеждает представитель нефтедобывающих провинций. «Вертикаль» рухнула, рента перераспределена вниз, и даже муниципалы получают теперь до 15 % налогового пирога. С тех пор ВВП растет на 7 % в год. Новый президент впервые допустил международных аудиторов в государственные нефтяные закрома: выяснилось, что только в 2014 г. там «пропало» 16 млрд долларов. Но, даже выйдя на твердую почву, далеко уйти от нефтяной зависимости пока не удалось.
В Индонезии население еще больше, чем в Нигерии, – 268 млн человек. Люди 300 народов, исповедующих все крупнейшие религии, разбросаны по 17 тыс. островов. Но 57 % живет на Яве, где плотность – более тысячи человек на километр. Зато Индонезии повезло с геополитическим раскладом. В 1960-е власть в стране захватили военные, которые объявили коммунистическую партию вне закона. А когда США вторглись во Вьетнам, американцы оценили Индонезию как крупнейшую военную базу. Из армейской элиты выросли крупные собственники, и им вполне подходил экономический рост по западным лекалам: свободный рынок, конкуренция, минимальное вмешательство государства в экономику. Поскольку они сами были силовиками, могли не опасаться, что кто-то отберет у них кормовую базу.
Но все могло выйти совсем по-другому. Добыча нефти велась в Индонезии с 1871 г., но независимость страна обрела только в 1945-м. Первый президент Сукарно продвигал идею «направляемой демократии». Но ведь если перед словом «демократия» есть прилагательное, значит, народовластием там и не пахнет. Сукарно нацелился на политические дивиденды от восстановления международного престижа, экономика для него была вторичной. Он сорвал овации, вернув в состав страны Западную Гвинею, начал подбивать клинья к Малайзии и Тимору. А когда Запад его осудил, президент под разговоры о происках мировой закулисы начал разворот на Восток – к коммунистическим Китаю, Вьетнаму и Северной Корее. Показательно, что заговор против него вызрел среди военных, хотя на армию уходило до половины бюджета.
Во главе страны на 31 год встал генерал Сухарто. Ему снова повезло: в 1970-е подорожала не только нефть, но и все статьи сырьевого экспорта – древесина, кофе, каучук, олово, пальмовое масло. Но пример Венесуэлы показывает, что любые конъюнктурные преимущества можно пустить псу под хвост, если ради укрепления собственной власти прижучить независимый бизнес, перекупить парламент и суды, создать антирыночную систему распределения. Сухарто же, наоборот, инвестировал в провинцию: выдавал субсидии фермерам, строил дороги и ирригацию. Только в 1974 г. было построено более 5 тыс. начальных школ и тысячи сельских госпиталей. Индонезия сумела извлечь пользу из подъема Японии, Южной Кореи и Китая, создав условия для экспорта капитала из этих стран. Вместо импортозамещения, практиковавшегося в послевоенные годы, сделали ставку на поддержку промышленного экспорта. В итоге электроника и текстиль приносят бюджету больше, чем нефть и газ.
