– Все правильно! Алиса, ты умеешь читать!
Она обняла меня так, что затрещали кости.
– А дальше я попробую французский роман.
Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу, и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.
Часть II. Север и Юг
Джеймс Миранда Барри подписал заявление о зачислении в Эдинбургский университет в декабре 1809 года. Ему было десять лет. Он заплатил два с половиной шиллинга из собственных средств за пользование университетской библиотекой, не сказал никому ни слова, поднял воротник доходившего почти до лодыжек плаща и вышел на улицу под ледяную стену дождя, превращавшегося в мокрый снег. Ростом он был невелик, бледен, рыжеволос и крайне раздражителен. Он проживал по адресу Лотиан-стрит, 6 со своей матушкой, элегантной леди с точеным профилем и непрактичными идеями, и ее компаньонкой, женщиной по имени Луиза Эрскин, которую в мясной лавке называли Черной Вдовой. Они ни с кем не общались. Квартирная хозяйка доносила, что вдова и мать порой проводят целый вечер, ругаясь друг на друга, что мать пишет и получает по нескольку писем в день, а мальчик отличается завидным усердием, не издает ни звука и читает кучу книг.
Так оценило общественное мнение жильцов дома номер 6 по Лотиан-стрит. Соседи нетерпеливо ждали дополнительных сведений.
* * *
2 января 1810 г.
Генералу Франциско де Миранде
Милостивый государь.
В письме, которым меня удостоил бесценный друг и благодетель лорд Бьюкан, он сообщает, что в ответ на ваши расспросы о моем здоровье и занятиях он воспользовался счастливой возможностью не скрывать удовольствие от моего неустанного усердия во всех областях, в коих мне долженствует применить полную силу своих способностей. Ведомый вашими личными наставлениями, за которые, сударь, я вам благодарен и навечно обязан, я впервые познакомился с химией, ботаникой, анатомией, греческим языком, натурфилософией и нравственной философией, к коим ныне должен присовокупить медицинскую юриспруденцию и два дополнительных предмета, мною уже избранные, а именно акушерство и анатомирование. Доктор Фрайер, который возьмет на себя надзор за выплатой моего денежного вспомоществования, уверил меня, что много слышал о вас и был некогда вам представлен, мой дорогой генерал, когда вы только прибыли в нашу страну. Я не мог утаить от д-ра Фрайера, каким сокровищем вы владеете в Лондоне и как часто вы позволяете мне им пользоваться – надо ли говорить, что я имею в виду вашу весьма обширную и изысканную библиотеку. Прошу простить меня за то, что отвлекаю вас своим письмом, однако я не мог отказать себе в удовольствии поздравить вас с наступлением нового года, к каковым поздравлениям моя мать, миссис Балкли, и мисс Луиза Эрскин сердечно присоединяются. Окажите мне любезность и передайте д-ру Фрайеру, когда увидите его, то, что просил меня донести лорд Бьюкан: мы пили за его здоровье в доме лорда Бьюкана на Джордж-стрит ровно неделю назад. Ни д-р Фрайер, ни кто другой здесь не знают ничего о дочери миссис Балкли, отчего я не сомневаюсь, мой дорогой генерал, что ни вы, ни мой глубокоуважаемый дядюшка не станете упоминать ни в одном из своих посланий о том, как любит и ценит меня кузина.
Остаюсь, сударь, ваш преданный и покорный слуга,
Джеймс Миранда Барри
Они препарировали останки тех несчастных, что умирали либо в работном доме, либо на виселице. Джеймс Миранда Барри брал частные уроки рассечения у д-ра Файфа, до сих пор носившего косичку и вообще представлявшего собой реликт минувшего столетия. В городе его хорошо знали; говорили, что он имеет обыкновение приободрять студентов-медиков душевной беседой и крепкими напитками. На первом занятии в анатомическом театре вид кадавра оказался столь ужасен, что один из студентов рядом с Барри упал в обморок. Это был молодой человек по фамилии Джобсон. Барри подхватил юношу, дабы тот не раскроил лоб о край лабораторного стола, потом уложил голову Джобсона себе на колени и помассировал ему виски. В помещении стоял такой невыносимый холод, что обморок Джобсона никак не мог продолжаться долго.
– Оттащите его в сторону, Барри, – рявкнул д-р Файф. – Вечно кто-нибудь из этих богатырей грохнется. Итак, мышцы предплечья, в данном случае прискорбно истощенные…
Барри отволок Джобсона в угол. Лицо несчастного было совершенно белым, а вокруг носа и рта даже сероватым. Барри был уверен, что того сейчас вырвет.
– Эй, дружище, – прошептал он, – ничего страшного. Постарайся сглотнуть.
– О господи. – Джобсон невидящим взглядом уставился на столь же бледное веснушчатое лицо. – Это из-за белой жидкости, которая выступила, когда он сделал надрез. Белая кровь…
– Это не кровь, – педантично заметил Барри.
– Господа, когда вы перестанете строить из себя чувствительных старушек, соблаговолите вернуться к секционному столу. А если не можете заниматься делом, хотя бы не болтайте.
– Ооооо, – простонал Джобсон и снова опустил голову.
– Эй, погоди. – Барри схватил его за волосы.
Они молча сидели на полу, прислонившись к грубой исцарапанной скамье. Барри посмотрел на экспонаты, плавающие в огромных стеклянных банках. Высоко на самом верху запертого шкафа красовалась коллекция человеческих плодов на разных этапах развития. Первый был причудливый урод, огромный вытянутый головастик с крошечными скрюченными конечностями; последний выглядел как спящий ребенок, который ждет, что его вот-вот разбудят. Труп на столе не был виден – его загораживали остальные ученики. Косичка д-ра Файфа яростно покачивалась. В анатомическом театре стоял собачий холод. Барри чувствовал, как сквозит из-под двери. Доктор закатал рукава рубашки поверх манжет пиджака. Он говорил о мышцах желудка и брюшной полости. Барри смертельно хотелось посмотреть, что он там делает.
– Ну давай же. Попробуй встать. Тебя тошнит? – Теперь к сочувствию Барри примешивалось нетерпение. Джобсон всматривался в серые глаза, бледное лицо и рыжие веснушки, которые маячили в нескольких дюймах от него. Рука Барри была холодна как лед, но крепка. Они подобрались к краю стола неподалеку от ступней скользкого белого кадавра. Он уже не был похож на человека – сморщенный и гладкий, как высушенный угорь. Съежившиеся гениталии напоминали несвежую и несъедобную требуху. Джобсон снова затрясся при виде неумолимой телесности трупа. Ледяная рука Барри крепко сжала его руку.
– Вы смотрите, юноша, – сказал доктор Файф Джобсону, – и запоминайте все, что видите. Когда будете оперировать, думать придется быстро. Возможно, под вами будет стонать какой-нибудь несчастный солдат. А времени в обрез. Сколькими способами можно расчленить сие жалкое и хрупкое строение? И сколько еще можно придумать? Слушайте. И смотрите.
Доктор нежно погладил свой нож. На самом деле военной хирургии был посвящен отдельный курс, но внутреннее устройство всех мужчин было примерно одинаковым. Доктор Файф кивнул Барри, который уже был на хорошем счету. Совершенно бесстрастный ребенок. По крайней мере, выглядит как ребенок. Хотя у большинства детей и нет никаких чувств, нежных или каких еще. Или они виду не подают. Ух, какие бледные, пустые лица! Безнравственные дикари, все до единого.
