Джосс громогласно захохотал, глядя на замершее, пунцовое лицо Барри, и заговорщически ткнул его в пах. Барри вырвался из каретной и направился прямиком к Алисе, сжимая холодные кулаки от ощущения оскорбленной добродетели. Алиса была занята – она считала цыплят, чтобы убедиться, что ее не грабят. Наседка клевала ее голые, смуглые руки, пока Алиса собирала маленькие писклявые шарики и складывала в выложенную соломой корзину. Ее пальцы нежно сжимались вокруг хрупких золотых комочков, дрожащих от испуга. Она встретилась взглядом с Барри – теперь глаза его горели бледно-белым яростным огнем, в котором сквозили гнев и страх.
– Десять, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать… все правильно. Все тут. Давай, говори, что случилось.
Барри рассказал о случившемся, поколебался, затем сообщил и о том, что конюх пощупал его между ног для вящей убедительности. К его ужасу, Алиса расхохоталась.
– Господи, Джеймс. Ты не можешь собираться в армию и всерьез воспринимать такую чушь. Да такое случается каждый день. Джосс – мерзавец. Мама меня предупреждала. Он ловит тебя наедине среди ведер, потом поднимает юбку, до самого верха, чтобы не испачкать в патоке – это он так говорит, – и рукой проверяет, есть ли у тебя что-нибудь липкое между ног, там, где быть не должно. Я удивляюсь, что он не заставил тебя расстегнуть все пуговицы, чтобы проверить, действительно у тебя есть дудка или только пучок перьев…
По щекам Джеймса Барри скатились две огромных слезы.
– Джеймс, да не плачь! – Она пихнула трепещущих, клюющих цыплят в загончик. – Пойдем к реке.
Сентябрьское солнце согрело темную, вспаханную землю. Алиса вымыла ноги в реке, потом вытерла их о свой передник. Прохладный язык ветра лизнул ее кожу. Она взглянула на желтеющие ивы, дрожащие в ручье, на прохладный, обширный английский покой, на коров, стоящих у зеленых заводей с полосками золота на белых боках, и на огромный свод, блестевший белизной в голубой вышине. Джеймс Барри лежал рядом с ней и, следуя ее примеру, смотрел в пространство. Она вздохнула, чувствуя бремя его пытливой невинности: этот ребенок хотел знать и не знать то, что Алиса всегда могла вызвать к жизни – стоило только свистнуть, – а могла отряхнуть с кожи легким движением пальцев.
Первой любовью этого мальчика была стройная женщина в муслине и лентах, которая уверенно носила его на своем бедре. Его вторая любовь – огромный отважный генерал, революционер с горбатым носом, намечающимся брюшком, сердцем безмерным, как море и как его странствия. Его третьей любовью была Алиса Джонс. Он перекатился на бок, чтобы взглянуть на ее черные кудри, сбившиеся за золотой сережкой. Он медленно протянул руку и тихонько повернул кольцо в ее ухе. Она накрыла его пальцы своими и улыбнулась, почувствовав холод его прикосновения. Приди в сад, сестра моя, возлюбленная моя. О, ты прекрасна, возлюбленная моя; и ложе у нас – зелень. Кровли домов наших – каштаны, потолки наши – ивы и ели. Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина.
* * *
Сцены из Шекспира! Туман уже окутывал кедры в парке, и сиренево-голубые облака астр были стреножены веревками. Садовники рано утром высаживали экспериментальные тюльпаны на другой стороне заборчика, и стрижи собирались в стаи на крышах домов. Джеймс Барри отправлялся на север спустя неделю. И его отъезд должен был ознаменоваться Сценами из Шекспира. В доме было еще достаточно скучающих взрослых, чтобы хватило на группу придворных и механиков. Мы все собираемся сыграть последний акт из «Сна в летнюю ночь», чтобы зрители расселись перед первым зимним камином в Большом зале, окруженные подносами с пирожными, печеными каштанами и сладким вином. Мальчик сыграет Плутишку Робина. Ну разве не прелесть? Он прекрасно подходит для этой роли.
Увы. Завернутый в роскошный костюм из кружев и бархата, в бледно-серебристых чулках, доходящих до лодыжек, Барри должен был скакать по Большому залу во главе свиты фей, статисток, набранных из кухонной челяди, которые в отдраенном и приодетом состоянии могли сойти за маленький волшебный народец, благословляющий сей дом, взывающий к силам тьмы, только чтобы прогнать их навечно.
В эту пору лев рычит,
Волки воют на луну…
В этот темный час ночной
Из могил, разъявших зев,
Духи легкой чередой
Выскользают, осмелев…
[12]Барри уже выучил роль наизусть. Но как только все глаза уставились на его крошечное бледное лицо и открытый рот, как только собравшиеся зрители, светящиеся от ожидания, наклонились вперед, вслушиваясь в то, что он им скажет, он превратился в деревянного болванчика, чей заводной механизм вот-вот сломается. Он встал в неправдоподобную позу, держа негнущуюся руку вдоль тела, и неслышно пропел свой текст, прерывая стихи серией судорожных вздохов. Алиса спрятала лицо в ладонях. Общество съежилось в креслах; некоторые принялись изучать содержимое своих стаканов.
– Боже мой, – ахнула Элизабет, когда он завершил свою монотонную тираду, – ты даже выучил все эти несчастные слова. Какая жалость. Это никуда не годится.
Стало ясно, что Джеймс Барри не станет легкомысленно скакать по коридорам с толпой смеющихся фей, следующих за ним по пятам. Эту мысль пришлось с сожалением отвергнуть. Нет, шалунишка Пак – это просто не его амплуа.
– Ничего, милый. Мы что-нибудь придумаем.
Барри не выносил покровительственного отношения и ретировался немедля. Алиса помчалась за ним. Ее деревянные подошвы звенели на каменных полах.
– Мы можем закончить это все на «Влюбленные, ко сну. Час духов близок» и просто забыть про Пака.
– Но тогда у мальчика вообще не будет роли.
Дэвид Эрскин зажег свечи. Сумерки теперь наступали рано, и со всех деревьев раздавалось темное щебетание. Они слышали, как вдалеке, в сумраке бурых камышей, перекликаются утки. Собаки на минуту подняли головы, потом снова со вздохом улеглись. Их шерсть пахла диким зверем в первой горячей волне пламени от сырых поленьев.
Элизабет посмотрела на Алису, которая застенчиво стояла в дверях, не уверенная, что без Джеймса она может находиться здесь по праву. Она не смогла уговорить его усмирить свой норов, и теперь он мрачно сидел на ступеньках погреба, с каждой минутой все сильнее отмораживая зад на влажных кирпичных ступенях. Сцены из Шекспира! Возьмите другую пьесу. Такую, чтобы мой драгоценный Джеймс мог просто сидеть здесь, как он всегда сидит, и смотреть на Алису. Вот оно! «Ну, Орландо, где же вы пропадали все это время? И вы еще считаете себя влюбленным! Если еще раз вы сыграете со мной подобную штуку, не показывайтесь мне больше на глаза»
[13]. И это практически все, что ему нужно сказать, а эта бойкая девчонка уж заставит всех мужчин на себя глазеть! Только сцена сватовства. Прекрасно подходит! Нам нужна актриса на роль Селии. Грейс Сперлинг. Подойдет. Немножко тихонькая, но мы ее расшевелим. Алиса будет вполне очаровательно дуться и капризничать. Она сильно выросла за это лето и умеет держать себя в руках. Но он ей только до плеча. Не будет ли он выглядеть нелепо в роли Орландо? Да какая разница! Это мужская роль. Он может лежать где-нибудь в мураве, и никто не заметит, какого он роста. Садовники могут устроить Арденнский лес за полчаса. Потом мы можем играть все остальное на фоне декораций к «Сну», когда действие переносится в интерьеры. Да, да, вот оно! Так и было решено не связываться с феями, которых и так обычно не допускали в дом и в чьей честности были основания сомневаться. Дворецкий, который предвидел, что ужасная задача следить за неблагонадежными волшебными существами достанется ему, испытал заметное облегчение. И вот Алиса! «Чем умнее женщина, тем она хитрее». Я просто слышу, как она это говорит. «Затвори дверь женскому уму – он вылетит в окно; заколоти окно – он пролезет в замочную скважину; заделай ее – он улетит с дымом в трубу». Вот так. Как вам это понравится.
