– Молилась всё Покровителям, чтобы тебе дочь послали, – продолжала причитать Василенко. – Чтобы твой бессовестный хоть пользу принёс своим жалким существованием.
– Ага, – проговорила я сквозь сомкнутые зубы. Считать Йозефа жалким не хотелось. Потому, что мысль о двенадцати годовых циклах, выкинутых в никуда, пугала до тряски в коленях.
– И где ты теперь? – Василенко вздохнула с такой горечью, что я едва удержала слёзы.
– В гостинице, – произнесла я. – На вашем участке.
– Это в «Чёрной гвоздике» то? – Василенко всплеснула руками. – И как?
– Замечательно, – ответила я без эмоций. – Чудесное обслуживание, живая музыка, удобства в номере и ресторан на первом этаже, где постояльцев бесплатно кормят.
Жрица Василенко рассмеялась. Её сморщенное лицо на миг сделалось открытым и почти красивым. Но лишь на миг.
– Я что-то не то сказала? – с непониманием пожала плечами.
– Когда я слышу про «Чёрную гвоздику», – пояснила Василенко, – я каждый раз вспоминаю тот случай.
Я подняла на неё вопросительный взгляд. Из вежливости. Меньше всего мне хотелось слушать сплетни.
– Циклов шестнадцать назад, – продолжала Василенко, энергично размахивая руками, – хозяин «Чёрной гвоздики» Винченцо Морино что-то не поделил с Ленор Лазовски.
– С Лазовски?! – как только я услышала знакомую фамилию, пассивность ушла. Глаза моментально полезли на лоб. Василенко сыграла на моих слабостях, и я поддалась на провокацию. До чего же глупо!
– Она молодая тогда была, красивая, – протянула Василенко. – А он уже был потерян, и один тащил сына.
– Так младший и старший Морино – это отец и сын?
– Ну да. Полагают, что Винченцо колёса к ней подкатывал тайком. Да не приняла, а ещё и угрожать начала, что в Пропасть отправит за презрение к Устоям и Положениям. Негоже, мол, потерянному на женщин заглядываться. Но тот не сдавался. В итоге Ленор прокляла Винченцо и его дело. От «Чёрной гвоздики» целый месяц шёл отвратительный запах, да такой сильный, что все постояльцы разбежались!
– Лазовски талантлива, как ни крути, – заметила я. – Вот только не помню я такого.
– Конечно, не помнишь, ты же была подростком, – Василенко пожала плечами. – А вот я запомнила очень хорошо. Я как раз завязала со жреческим активом и пришла работать в амбулаторию. И в первый же день попала туда на вызов! Пахло так, словно в каждом углу по крысе сдохло!
– Интересно, – выдохнула я, – а кто же снял проклятье?
– Понятия не имею. Но по репутации «Чёрной гвоздики» это всё здорово ударило. Целый годовой цикл Винченцо работал себе в убыток.
Василенко подавала информацию с таким колоритом и самозабвением, что мне почти удалось учуять запах разложения. Она всегда обсасывала чужие несчастья до косточек. Неважно, кому в окно прилетал камень – местному фонарщику или члену Совета – Василенко непременно об этом знала. И бралась рассуждать о его цвете, форме и размере. И о звуке, с которым он разбил стекло.
– Сейчас не похоже на то, что он терпит убытки, – отметила я назло.
– Наглецам везёт, – проговорила Василенко с неожиданным негодованием. – Он просто умеет прибирать к рукам чужие деньги.
Для приличия я улыбнулась и кивнула. Злорадствовать над прошлыми бедами старшего господина мне совершенно не хотелось. Более того: вчера он показался мне неплохим человеком. Пусть издали, но всё же.
Василенко довольно блеснула глазами и, тряхнув светло-зелёной юбкой, торчащей из-под униформы, вышла. И только после того, как за ней захлопнулась дверь, я осмелилась скорчить недовольную гримасу.
– Стерва, – заключил Шири.
– Ещё какая, – согласилась я. – Лазовски и то приятнее. По крайней мере, говорит всё в лицо.
Медленно разогнув затёкшие ноги, я встала. Подошла к окну и зажмурилась от солнечного света. Куст жасмина бил в стекло растопыренными пальцами веток. Дорожка перед парадным входом пустовала. Посетителей сегодня оказалось немного, и после восьми принятых занемогших выдалось долгожданное окно. Но даже хорошее стечение обстоятельств не спасало от тягостных мыслей.
Сегодня после работы я не вернусь домой. Тяжело признать, но я никогда больше туда не вернусь. Теперь я – бесправная скиталица, мечущаяся от места к месту, последней обителью которой – телом – пытается завладеть странная слепая девочка. У меня не остаётся даже самой себя. У меня много вопросов и мало ответов. И крах по всем фронтам. Такой, что в пору к Покровителям уходить.
Вот только не примут. Место самоубийц – в обители Разрушителей.
– Не ведитесь, – произнёс Шири за моей спиной. – Всё образуется. А она ещё своим ядом захлебнётся.
– Непременно, – его слова порождали лишь призрачные надежды, но больше рассчитывать было не на что. Вера в лучшее – единственное, чем я могла себя побаловать. – Пока никого нет, стоит заняться оформлением документов. Найди-ка в регистратуре карту младшего Морино. Я должна зафиксировать вчерашний протокол воздействия.
– Мне казалось, вы вчера его оформили, – Шири встрепенулся.
– Не успела, – отвернулась, чтобы он не заметил, что я покраснела. – Лечение было долгим и сложным.
– Имя?
– Линсен, – сказала я, не оборачиваясь. – Линсен Морино.
Шири сработал оперативно. Через десять минут карта Линсена уже лежала на моём столе. Попутали же меня вчера Разрушители сдать её обратно в регистратуру: могла бы и заглянуть, почитать, полюбопытствовать. Но кто в тот момент знал, что мы с ним ещё встретимся, причём таким странным образом?
Непредсказуемы дороги, что вытоптали для нас Покровители. Если бы ещё сутки назад мне сказали, что Линсен Морино станет моим спасителем, это вызвало бы у меня лишь нездоровый смех безумца. Теперь же я называю его по имени. И на «ты». И верю ему. Пока.
Провела пальцами по обложке. Шершавый картон, ничего особенного. Две наклейки в уголке. Оранжевая, с жирной единицей – указывающая на страдающего лёгкой степенью гипертонии. И ярко-алая, зловещая, похожая на свежую каплю крови. Такую помощники клеили на карты особых занемогших: скандальных, странных и требующих индивидуального подхода. Чтобы, получив на руки карту, жрица сразу знала, с кем имеет дело.
Подковырнула наклейку ногтём. Странно, что вчера я не обратила внимания на алую маркировку. Вот что значит утомление и стресс.
Карта не была толстой: на десяток обращений максимум. Первая запись была датирована шестью циклами ранее. Пролистав протоколы осмотров, я не обнаружила ничего, кроме типичных жалоб начинающего гипертоника. Пожалуй, лишь один нюанс сбивал с толку. Каждую запись сопровождала ремарка: «Прослушивание провести невозможно, из-за отказа занемогшего снимать одежду». Никогда бы не подумала, что Линсен стеснителен до подобных заморочек!
Недоверие снова напомнило о себе. Подняло голову, скользнуло по лопаткам и обвило шею, как змея. Зашипело над ухом, выпустив язык. Когда Линсен показывал мне рану на бедре, он не стеснялся!
