Шлепок прозвучал звонко и отрывисто, как взрыв. Эхо насмешливо запрыгало по углам барабанной дробью.
– Это и твой ребёнок, между прочим! – ринувшись вперёд, мать кинулась на отца. Врезалась в гордо выставленную грудь и тщетно замолотила кулачками. – Не смей так говорить о нём!
– Это не ребёнок, – отец развернул её, словно в танце, и отшвырнул, как котёнка. Та грузно свалилась на кровать. С размаху ударилась головой о спинку, но не издала ни звука. – Это – чудовище, как и ты. Грязный полукровка, который не должен был родиться.
Линсен вжался в угол, пытаясь слиться с тенью, и закрыл глаза ладонями. Единственное, что удерживало его от броска – осознание того, что мать не чувствует боли. Дети в девять годовых циклов ещё не понимают, что, помимо физической, бывает и другая боль. Как и то, что причиняет она куда больше страданий.
– Покровители не дают таким чудовищам удержаться во чреве, Айлин, – продолжал отец, искоса поглядывая на Линсена. – То, что вы оба увидели свет – происки Разрушителей. Только Разрушители могут такое допустить.
От отца разило зелёным змием. Тяжёлый смрад плыл по комнате, как ядовитый смог. Он всегда кидался на мать, когда был пьян. И всегда начинал ковыряться в запретной теме, выискивая всё новые и новые придирки.
Удар. Шлепок. Ещё удар. Мать стойко принимала наказание за факт своего существования. Отлетала к стенке, пригибалась к полу, но тут же снова поднималась. И то и дело вытирала с лица проступившую гемолимфу. У неё никогда не хватало сил на достойный ответ.
Линсен смотрел на родительские драки, сколько себя помнил. Из сезона в сезон, из цикла в цикл. Бывало, что вмешивался и кидался на отца, но каждый раз получал свою долю оплеух. Хоть раны Линсена и затягивались столь же быстро, как у матери, боль он чувствовал во всех красках. Но иногда держать себя в руках, как приказывала мать, не получалось. И тогда он жертвовал собой, подставляясь под отцовские кулаки.
– Ублюдок! – Линсен неожиданно выпалил слово, которое постоянно слышал от отца в свой адрес. Злость прорвалась наружу, закипела в венах и задрожала на языке. Он сжал кулачки и шагнул вперёд.
– Линсен! – выкрикнула мать издалека. В её возгласе слышалась тревога.
– Что ты сказал, маленький выродок? – разъярённое лицо отца нависло над ним, как луна. Но ярость не отступила. Она стала сильнее.
– Бесстыжий ублюдок! – Линсен поднялся, пристально глядя в отцовское лицо, так схожее с его собственным. – Это ты отрезал мои крылья!
В комнате на несколько секунд повисла мёртвая тишина. Лишь хрустальные колокольчики позвякивали на оконной раме, как предвестники беды.
– Кто сказал тебе такое? – выдохнул, наконец, отец.
Линсен сжал губы. Если он выдаст мать, ей попадёт ещё сильнее.
– Это всё твоя мать?! – запах алкоголя накрыл, отозвавшись под рёбрами тошнотой.
– Ты искалечил меня! – закричал Линсен, пихнув отца кулаком в живот. – Я хочу, очень хочу, чтобы тебя поскорее прибрали Разрушители!
Жёлтые глаза отца злобно сверкнули. Напряжённую тишину разорвал вздох матери. Линсен зажмурился, готовясь принять удар. Вот только боли, как обычно, не последовало.
– Линсен, – отец словно протрезвел в секунду. Голос его стал ровным и спокойным. Разве что, удушающий запах перегара, исходящий от него, по-прежнему кружил голову. – Ты ещё слишком мал и глуп, чтобы всё понять. Так я спас тебя от смерти. Точно так же твоя бабка уберегла от гибели твою мать.
– Неправда! – закричал Линсен. – Ты всё врёшь! Ты всегда врёшь! Ублюдок!
Оплеуха обожгла голову, а истошный визг матери – слух. Ещё одна затрещина прилетела с другой стороны и отбросила на стену. Комната качнулась и на миг подёрнулась теменью. Но губы продолжали вопить, не реагируя на боль:
– Ублюдок! Ублюдок! Я ненавижу тебя!
***
Вечером, когда мать клеила на оставшиеся ссадины медовый пластырь, Линсен, наконец, решился поговорить с ней. Слова отца никак не шли из головы, мешая думать и спать. В жутком перепутье мыслей таилось нечто, о чём нельзя было молчать. Нечто щемящее и раздирающее, не имеющее названия и словесного облачения. То, что страстно хотелось выдавить из себя, выплакать со слезами, выместить яростью, но не получалось.
– Почему папа так говорит? – начал он полушёпотом.
– Зелёный змий околдовал его рассудок, – пояснила мать, улыбнувшись неестественно-светлыми глазами. – Хмельное меняет людей до неузнаваемости.
Они сидели на кровати, откинувшись в перьевые подушки. На той самой, что едва не раскроила маме голову спинкой. Линсен знал: сегодня ночью он не уйдёт от матери. Одному в тёмной комнате слишком страшно.
– Я не о том, мам, – Линсен поднял голову. – Он же нас бьёт. Почему мы для него, как мусор?
– Потому что в наших жилах – кровь нефилимов, – спокойно ответила мать, расчёсывая его длинные волосы. – Это грязная кровь.
– Но если он такой чистоплюй, – Линсен старательно подбирал нужные слова, чтобы не задеть и не обидеть мать, – зачем же тогда на тебе женился?
Мама звонко рассмеялась, и от сердца отлегло. Её губы растянулись в улыбке, а пальцы аккуратно пригладили непокорный локон у виска Линсена.
– Он ничего не знал о моём происхождении, когда мы познакомились, – пояснила она.
– Ты обманула его?
– Получается, что так, – мать прижала его к себе.
Луна заглянула в окно спальни, выбелив стены, и отразилась в зеркале туалетного столика. На мгновение стало жутко и страшно. Всё, что Линсен знал о мире и принимал, как непререкаемую истину, трещало по швам. Получалось, что законы, по которым живут люди, совсем не согласуются с Устоями и Положениями.
– Но для чего? – изумлённо пробормотал мальчик.
– Меня с рождения воспитывали, как человека, – мать пожала плечами. – Никто не хотел, чтобы я приняла неизбежную судьбу обслуги или куртизанки. У моих знакомых и в мыслях не было, что во мне нефилимская кровь. Несмотря на бессилие
12, я посещала Наставню вместе с другими девушками. И соблюдала лишь одно правило: не давать никому узреть свою кровь. Твой отец никогда и ни о чём не догадался бы, если бы Покровителям не вздумалось толкнуть его ко мне в покои в момент твоего появления на свет.
Что-то переломилось в юной душе Линсена. Словно потерялся незримый глазу, но важный и ценный элемент. Стало по-настоящему больно и захотелось плакать. Но совсем не так, как когда отец колотил его, нет! Этим вечером он заработал свою первую настоящую ссадину. И ей не суждено было затянуться. Мама, любимая мама, нежная и ласковая, говорила об обмане и подлоге, как об обычном деле. Так, словно это вошло у неё в привычку, как сдобная булка со стаканом козьего молока поутру. Отец был неистов, несдержан и регулярно колотил их, но он казался более искренним. Даже когда со всей силы швырял мать на кровать и обрушивал на её голову кулаки.
