Лютовзор и Яронега пресекали подобные разговоры. Несмотря на преданное служение, оба были людьми практичными и понимали, что для руководства общиной нужно хорошо разбираться в нынешнем мироустройстве, каким бы грязным и испорченным оно ни было. Родноверы ушли от мира, насколько смогли, но мир от них не ушел.
Девушка, которую называли Велемирой, не могла не замечать, что кажется этому миру не менее странной, чем он ей. Были явления и события, обычные для нее. Восход солнца, таяние снега, цветение деревьев, пение птиц ощущались привычными, знакомыми. Домашние дела тоже — уборка, готовка, стирка, ткачество. Как они делались — было странным и чужим. Но сами по себе они не удивляли.
Многие другие вещи и занятия, совершенно естественные для ее новой семьи, казались ей дикостью. Например, ноутбук. И взрослые и дети пытались объяснить ей, как они общаются через эту штуку с другими людьми в «каких-то чатах». И даже узнают, что происходит в мире.
Она никак не могла понять. Может, потому что письменная речь оставалась недоступной. Целый месяц она не могла вымолвить ни слова, хотя понимала все. Свой родной язык тоже не могла вспомнить — просто знала, что он у нее был.
И когда все считали ее глухонемой, она вдруг заговорила… Да так, будто этот язык — русский — и был родным. А вот писать так и не смогла.
Светомысл вызвался научить. Каждый день он усаживал ее за стол, вкладывал в пальцы ручку, раскрывал тетрадь… Велемира подозревала, что он делает это лишь затем чтобы трогать ее.
— Миринька… — говорил он ей, и звук напоминал ей что-то тревожно-щемящее из прошлого. — Ты такая красивая. Такая хорошая. Выходи за меня, а? Люблю тебя, не могу.
И память подбрасывала другие слова: «Избери меня, Мири, а?» — сказанные другим голосом… Даже голосами. Один — юношеский, просящий, как у Светомысла. В сердце всколыхивало странное тепло… и отстраненность. Тот голос не трогал ее, как и сейчас.
А вот второй… Низкий, бархатный… Голос зрелого мужчины. Властного и не признающего слова «нет». Он звенел внутри тоской по чему-то ускользающему. И в то же время свербил глухим раздражением. Как будто она хотела и быть рядом с обладателем этого голоса, и одновременно очутиться от него подальше. Разобраться в этих чувствах Велемира не могла. Как и вспомнить мужчину, что вызывал их. Только бархатное «Мири» раскатывалось в сознании. Так ее называли в прошлом.
Месяц травень
[2] пролетел вслед за кветенем.
[3] Настало лето. Мири — теперь она думала о себе только так, оставив Велемиру для «родовичей», — лето казалось чересчур сухим, она точно помнила, что привыкла к более влажному климату. А вот прохлада первого летнего месяца ничуть не смущала. Видимо, она привыкла к ней в прошлой жизни…
Она стала совсем своей в общине. Закликала весну с тремя другими молоденькими девушками, восхваляла Ярило-солнце, окрепшего после зимы, входившего в рост. Красила яйца-писанки, прыгала через огонь во славу богини Живы.
Светомысл ходил за ней по пятам, уверенный, что добьется благосклонности. Родоцвет — второй холостой парень общины — поначалу тоже увивался. Но через три дня резко прекратил ухаживания. И у него и у Светомысла на ребрах появились приличные синяки. Похоже, юноши решили проблему выбора девушки по-мужски.
Мири огорчилась. Не понимала почему. Она четко знала, что не будет ни с одним из них. И ни с кем в этой общине. Бархатный голос звучал в ее сознании денно и нощно. Она не могла вспомнить его обладателя — как и все свое прошлое, — но точно знала, что связана с ним на всю жизнь. Кем бы он ни был, где бы ни находился. Парни общины не интересовали ее иначе как по-дружески.
А расстроилась она из-за драки. Ей было неприятно, когда отношения выясняли силой. К тому же оба были ей симпатичны. Но не более.
Близился Купала — один из самых любимых праздников общины. Особенно молодежи. Дети и подростки прятались за углом с ковшами, маленькими тазиками и даже водяными пистолетами. Наскакивали друг на друга и на взрослых, выплескивали воду и кричали: «Праздник Купала — обливай кого попало!»
Вечером Рада — четырнадцатилетняя дочка Лютовзора и Яронеги — прибежала звать Мири прыгать через огонь, плести венки, искать цветок папоротника. Мири откликнулась с радостью — прыгать через огонь она полюбила. Не первый праздник родноверы разжигали костер и водили хороводы с перепрыжками.
По такому поводу девушки снимали поневу и оставались в рубахах до середины бедра. В другое время такой наряд в общине был неприемлем, но прыгать через огонь в юбке до пят ради соблюдения приличий — безрассудство. У мужчин для таких случаев имелись шорты такой же длины.
Мири прыгнула раз десять — перещеголяла даже парней, которые пробежали с полдюжины кругов. У огня она чувствовала себя как дома. А потом молодежь рванула в лес за цветком папоротника.
Пока Мири напряженно всматривалась в заросли папоротника, выискивала что-то похожее на цветок, Рада рвала васильки, одуванчики, купальницы-жарки, сплетала стебельки друг с другом и рассказывала Мири, подхихикивая:
— Как думаешь, Петька… в смысле Ладогор полезет за моим веночком? Или поленится? Подмигивать проще, чем из холодной воды венок выуживать!
Ладогором звали шестнадцатилетнего паренька, который заглядывался на Мири. Но это не мешало ему виться вокруг Рады. Дети с подростками то и дело обращались друг к другу по «мирским» именам. Община собралась только полтора года назад, старые привычки не забылись. Звать друг дружку Петькой, Машкой, Ленкой проще и короче, чем звучными и напевными нареченными именами.
— Вот Светомысл точно полезет за твоим! — продолжала трещать Рада. — Он и зимой в ледяную прорубь полез бы!
— А зачем?
— Как зачем? Ты чего, Мирка? А, ну да, ты ж не помнишь! Кто выловит венок девушки в купальскую ночь, тому и быть ее суженым!
— А если она не захочет? — пожала плечами Мири.
Рада хихикнула.
— Не кинет. Она ж не глупенькая, смотрит, куда кидать. Кто подкарауливает.
— Ну, мне и нечего кидать тогда, я не хочу, чтобы кто-то был моим суженым.
— Да ладно тебе! Это ж просто такой прикол! Чтоб весело было. Давай сплетем, гляди, какой он красивый выходит!
Венок Рады и правда был очень красивым. У девочки был талант. Дома она постоянно плела соломенные подстилки или обереги. Мири захотелось поучиться.
— Ну, давай. Что для него рвать?
— Да все подряд! Что нравится, то и срывай. Сплетешь, я тебе помогу.
— Рада, слушай… А цветок папоротника какого цвета вообще? Сколько ни смотрю, не вижу.
Рада уставилась на нее непонимающе, а потом захохотала.
— Ты и это не помнишь! Нет у папоротника цветов. Это тоже для прикола!
