Ближе к концу дневной смены обычно выяснялось, что один из ночных курьеров приболел и не выйдет на работу. Это давало мне возможность отработать дополнительные часы, если уже было ясно, что уснуть все равно не удастся. Рано или поздно я приползала домой — не всегда сонная, но хотя бы измотанная и притом обогатившаяся на целый зарплатный чек. Цитируя главу десятую, «ракушки и камушки на морском берегу… осеняли мое сердце покоем». К тому же я делала что-то важное (или по крайней мере верила в это).
Однажды днем — где-то спустя месяц после того разговора о маршрутах доставки — старший фармацевт, завидев меня, крикнула: «Лидия, она пришла!» Обернувшись ко мне, она пояснила: «Лидия научит тебя готовить пакеты». Так закончилась моя карьера на посту курьера. Лидия поднялась с места и покосилась на начальницу. На лице ее не отражалось особенной радости по поводу моего повышения, но я нутром чуяла: эти уроки лишь временное препятствие, которое необходимо преодолеть на пути к существенной прибавке к зарплате.
— Сходи и забери выгрузку! — сипло скомандовала Лидия — больше для того, чтобы позлить старшего фармацевта. Меня же охватило возбуждение, и «сердце… екнуло, предвкушая еще одно удовольствие» (цитируя двадцатую главу). Теперь мне не придется разносить внутривенные препараты — я буду их готовить и передавать кому-то другому, чтобы тот все проверил и отправил по назначению. В голове мигом закрутились яркие картинки: вот я сижу у собственного рабочего стола и подгоняю под свой рост табурет, а вот с важным видом шествую к столу с заготовками или уверенно выбираю флакон с концентратом вещества — как выбирает один из многочисленных лаков для ногтей богачка, собираясь сделать маникюр. Я уже видела, как занимаю место, выпрямляю спину, расправляю плечи и начинаю творить волшебство: уверенно и быстро, потому что, в конце концов, от этого зависит чья-то жизнь.
— Возьми-ка это и собери волосы, — прервала мои грезы Лидия, помахав передо мной аптечной резинкой. — И привыкай ходить без макияжа. Ты-то, наверное, уже решила, что я всегда так кошмарно выгляжу? — продолжила она с невеселой улыбкой.
Распущенные волосы, лак для ногтей, украшения — все это в аптеке запрещено. Любая чуждая поверхность может стать источником заражения, поэтому я тоже начала придерживаться того слегка измотанного «естественного стиля», который часто присущ сотрудникам больницы. Ему я следую и по сей день.
Наш кадровый резерв состоял наполовину из студентов программ предпрофессиональной подготовки, а наполовину из специалистов, однако я не могла отнести себя ни к тем, ни к другим. Как и прочие студенты, я ходила на занятия и сдавала экзамены, а со специалистами меня роднило то, что я работала как проклятая — просто потому, что мне нужно было свое место. Лидию же в лаборатории называли «пожизненный сотрудник»: она пришла сюда задолго до нас всех. Пока я собирала рюкзак, она предупредила старшего фармацевта, что собирается начать с объяснения мне разницы между препаратами, которые хранились на складе в соответствии с химическими формулами. Однако, когда мы прошли мимо склада и направились во внутренний двор, я не особенно удивилась.
Лидию мы знали благодаря двум особенностям: тому, как она использовала свои перерывы, и тому, как работала после них. В первые же полтора часа смены она брала сразу все позволенные нам двадцатиминутные передышки и отправлялась выкуривать те три пачки сигарет, которые теоретически выкурила бы за следующие восемь часов. Выкурить шестьдесят сигарет за шестьдесят минут — задача, требующая особого уровня концентрации. Так что, хотя найти Лидию во дворе не составляло труда, поговорить с ней в это время у вас все равно не вышло бы: данное занятие поглощало ее полностью. В последующий час она демонстрировала исключительное внимание и высокую производительность — а вот через пять часов ее разумнее было обходить по широкой дуге, поскольку любая мелочь выводила ее из себя. В заключительные двадцать минут смены даже фармацевты избегали сталкиваться с Лидией, пока она сидела на своем месте, сжимая в трясущихся руках иглу и неотрывно глядя на часы.
Это могло показаться странным, но тех, кто заканчивал вечернюю смену вместе с ней, Лидия настойчиво предлагала подбросить домой. Единственное объяснение ее внезапного великодушия, которого нам удалось добиться, сводилось к бессвязному бормотанию про «чертовых маньяков». Мне тяжело было представить себе маньяков, в одиннадцать вечера караулящих возле госпиталя стайку усталых студенток-медсестер, учитывая двадцатиградусный мороз на улице. Однако в этой части страны январские вечера не располагали к отказу от поездки на машине — по какой бы то ни было причине.
Выскочив из насквозь прокуренного салона Лидии, по концентрации дыма напоминавшего газовую камеру, нужно было сразу на пороге сбрасывать униформу — иначе вся квартира немедленно пропитывалась вонью сигарет, превращалась в зал шахтерских собраний и оставалась им, пока запах не выветривался. Лидия все это время ждала в машине: она не уезжала, пока не зайдешь в квартиру и не мигнешь ей лампочкой. «Включи и выключи свет несколько раз, если кому-то внутри нужно оторвать яйца», — инструктировала она нас.
«Нет, она не заменила мне мать, этого никто не смог бы сделать, но она заполнила пустоту в моем сердце», — вспомнила я отрывок из четвертой главы и улыбнулась самой себе.
Тогда, в первый час моей работы в аптечной лаборатории, мы с Лидией вышли во двор и сели на металлические стулья возле одного из столиков. Она достала из-за отворота носка пачку Winston Lights и трижды постучала ею о ребро ладони. Затем передала мне, а сама прикурила от общей зажигалки, свисавшей на цепочке с ветки маленькой березы, которая выживала среди цемента. Закинув ноги на стол, Лидия закрыла глаза и глубоко затянулась. Я не курила, а потому начала забавляться с пачкой ее сигарет, вываливая их в руку и ссыпая обратно.
Лидия казалась мне тогда древней — значит, было ей около тридцати пяти. Судя по ее поведению, как минимум тридцать четыре из них были непростыми. Я также подозревала, что ей не везло в любви: будь она замужем, идеально вписалась бы в когорту тех женщин, которые сидят на кухне с чашкой джина в руках, ожидая возвращения детей из школы. В тридцать шестой главе этот образ был сформулирован куда точнее, чем удалось бы мне: «Она напоминала хищного зверя в неволе, который, снедаемый безысходной тоской в сердце, влачит свою цепь все по одной и той же тропе».
Лидия, как ни странно, заинтересовалась мной и спросила, откуда я родом. Услышав название города, она заметила: «Ага, знаю такой. Это тот, где огромная свинобойня. С ума сойти, да ты выбралась прямо из подмышки Среднего Запада». Я только пожала плечами. «Что ж, есть только одно место хуже, и это та замерзшая дыра, где выросла я», — подытожила Лидия. Бросив на землю тлеющий окурок, она посмотрела на часы и зажгла следующую сигарету.
Следующие пять минут прошли в тишине. Наконец она вздохнула и спросила: «Хочешь вернуться?» Я снова пожала плечами, и мы обе поднялись на ноги. «Просто повторяй за мной, ясно? Я буду все делать медленно, ты справишься», — сказала Лидия, и на этом моя подготовка к работе фармацевтом закончилась. Я все еще не вполне понимала, как готовить стерильный препарат, который можно вводить в вену безнадежного больного, но, видимо, в этом мне предстояло разобраться по ходу дела.
