Солнце поднималось все выше, рассеивая туман над Заливом, а с ним рассеивалось и мое сентиментальное настроение. Я отправилась обратно к зданию, где обычно работала. Прохладный воздух пах эвкалиптом — этот аромат всегда будет напоминать мне о жизни в Беркли, хотя в то утро кампус казался вымершим.
В лаборатории я с удивлением обнаружила сперва включенный свет, а потом и Билла, который восседал посреди комнаты на старом садовом стуле и неотрывно пялился в противоположную стену. Объяснялся его отсутствующий взгляд просто — Билл слушал радиопередачу на маленьком переносном приемнике.
— Привет! Нашел этот стул на помойке за McDonald's, — сообщил Билл, заметив меня. — По-моему, прикольный.
С этими словами он поерзал на стуле и еще раз окинул его довольным взглядом.
Я была искренне рада встрече — иначе мне пришлось бы еще часа три ждать собеседника.
— Мне нравится. Можно тоже на нем посидеть?
— Не сегодня. Может быть, завтра. — Билл секунду поразмыслил. — А может, и нет.
Я невольно задумалась, как же нелепо звучит все, что исходит из уст этого парня.
А потом, вопреки вбитым в меня законам скандинавского общества, решила поделиться с Биллом своим открытием — и величайшим в жизни достижением на тот момент.
— Видел когда-нибудь рентгенографию опала? — спросила я, протягивая ему бумаги.
Билл потянулся к приемнику и вытащил из него батарейку: кнопка выключения давно не работала. Потом поднял на меня взгляд:
— Я знал, что сижу здесь не просто так, а потому, что чего-то жду. Видимо, я ждал именно этого.
* * *
Теперь, когда я знала, что в косточках каркаса западного содержится опал, мне предстояло рассчитать температуру, при которой он формируется внутри плода. Хотя скелет косточки и в самом деле содержал опал, в ячейках этой структуры находилось рассыпчатое вещество арагонит (модификация карбоната кальция) — минерал, входящий в том числе в состав панциря улитки. Чистый арагонит легко получить в лаборатории: нужно просто смешать два перенасыщенных раствора, и кристаллы будут конденсироваться внутри него, как туман в облаке. Изотопный состав кристаллов жестко связан с температурой, а это значит, что по соотношению изотопов кислорода (изотопной подписи) единственного кристалла можно установить точную температуру, при которой образовалась упомянутая смесь. Этот опыт я могла поставить идеально сто раз из ста. Его невозможно провалить. Моей же задачей было убедиться, что утверждение верно и для дерева, точнее — для процесса внутри его плода, где смешивались древесные соки и зарождались кристаллы арагонита.
Эту идею мой научный руководитель развернул на пятнадцати страницах запроса на грант от Национального научного фонда; независимые эксперты ее одобрили и рекомендовали к финансированию. Поэтому весной 1995-го я отправилась обратно на Средний Запад в поисках идеального для исследований дерева. Выбор мой пал на три взрослых каркаса, растущих на берегах реки Саут-Платт неподалеку от Стерлинга, Колорадо. От места, где я могла переночевать и где мне всегда были рады, дотуда было меньше суток езды. Сидя под бескрайним, невообразимо голубым небом, я размышляла, как особенности реки в сочетании с особенностями плодов, вызревших этим летом, позволят мне вычислить среднюю температуру за нужный период. Окончательно уверившись в успехе и огородив подопытных канатом, я наблюдала за ними, как будущий отец наблюдает за беременностью жены: с восторгом ожидания, но не имея возможности принять непосредственное участие. Обстановка накалилась до предела, когда стало ясно: ни один каркас в зоне видимости в это конкретное лето ни цвести, ни плодоносить не собирается.
Поверьте, ничто так не подчеркивает человеческую беспомощность, как отказавшееся зацветать дерево. Я не привыкла к людям — не говоря уж о вещах! — которые не соглашались делать то, что мне нужно, а потому тяжело переживала поражение. Единственным моим другом в округе Логан был парень по имени Бак — кассир из винного магазина на перекрестке шоссе. Вместе мы пытались разобраться, почему так вышло. Я приходила в магазин не столько за пивом, сколько чтобы остыть под кондиционером, — но Бак быстро счел меня «своей» и ворчливо заметил, что я держусь «очень неплохо для старушки». Истолковав это как разрешение, я стала там практически завсегдатаем. Лето проходило, Бак веселился, что ему в лотерею везет больше, чем мне с деревьями, — однако избегал чересчур над этим подшучивать, хотя я по поводу его гипотетических выигрышей раньше не сдерживалась.
Бак вырос на одном из здешних ранчо, поэтому меня не отпускало смутное ощущение, будто он причастен — хотя бы косвенно — к бунту моих деревьев и несет за них определенную ответственность.
— Почему они не цветут? — вопрошала я. — Почему именно в этом году?
Я внимательно изучила все данные о местном климате и не нашла в погоде ничего подозрительного.
— Такое случается время от времени. Кто-нибудь из местных мог бы тебя предупредить, — отвечал Бак, демонстрируя мрачное сочувствие, редко присущее ковбоям.
Я была убеждена, что это знак и моей научной карьере вскоре придет конец. В голове уже мелькали панические видения скотобойни, где я стою у конвейера, обрезая челюсти у свиных голов — одну за другой, точно так же, как на протяжении почти двадцати лет делала мама кого-то из моих школьных друзей.
— Меня не устраивает это объяснение, — возражала я Баку. — Должна быть другая причина.
— Нет у деревьев никаких причин, они просто делают так, и все, — бурчал Бак. — Хотя даже не делают — они просто есть. Черт, в отличие от нас с тобой, они вообще не живые.
Похоже, это был предел. Что-то во мне или в моих вопросах вызвало у него ужасное раздражение.
— Да господь милосердный, — добавил Бак с явной досадой. — Это просто деревья!
В тот день я ушла из магазина, чтобы больше в него не вернуться.
В Калифорнию я прибыла на щите и в отчаянии.
— Если бы у меня была машина, которая точно не развалится по дороге, я бы предложил съездить туда и поджечь одно из твоих деревьев, — сказал Билл, сосредоточенно высыпая остатки чипсов из пакета в одну из лабораторных воронок. — Оно бы горело, а остальные смотрели. Потом мы спросили бы их, не захотелось ли им внезапно все-таки зацвести. Возможно, они и согласятся.
Билл прочно обосновался в нашей лаборатории. Каждый день он появлялся там примерно в четыре пополудни и оставался с нами на восемь или десять часов — в зависимости от того, как хотелось ему самому и насколько нам нужна была помощь. Тот факт, что платили ему за десять часов в неделю (а не в день), нимало его не смущал. К тому же Билл с удивительным спокойствием внимал моим многочасовым рассуждениям о деревьях — а я продолжала говорить о них каждый вечер, пока мы над чем-то работали. Когда настала пора ехать в Колорадо в последний раз, Билл настоятельно предложил мне взять пневматическое ружье и провести пару дней, паля из него по листьям и веткам.
