* * *
Первого августа 1996 года я официально получила право называться старшим преподавателем Технологического института Джорджии. Предполагалось, что я буду вести себя соответственно, вот только мне было всего двадцать шесть, и я понятия не имела, что в таком случае требуется делать. Бывали дни — и немало, когда я по шесть часов готовилась к часовому аудиторному занятию. Наградой за эти мучения была возможность засесть в кабинете, выбирая и заказывая реактивы и оборудование — будто счастливая невеста, составляющая список подарков. Когда все заказы наконец были доставлены, из них получилась целая картонная гора в подвале. На почте при получении на всех коробках писали «Джарен». Прислонившись к стене, я разглядывала эту башню, на каждом кирпичике которой значилась моя фамилия двадцатью разными почерками, — прекрасная картина! Билл должен был приехать в январе, тогда нам и предстояло все разложить и расставить — создать свою чудесную страну, о которой мы так часто грезили в Калифорнии. Мне хотелось вскрыть коробки вдвоем, но ожидание это было сравнимо с тем, которое мучает ребенка рождественским утром. Я то и дело вытягивала из стопки какую-нибудь коробку, трясла ее, пытаясь угадать, что внутри, даже начинала распаковывать — но потом одергивала себя и возвращала на место.
Младшим курсам я читала геологию, старшим — геохимию. Это оказалось гораздо труднее, чем можно было предположить. Думаю, в течение первого семестра я сделала в домашних работах ошибок больше, чем все мои студенты. В конце концов за мной закрепилась репутация доброго и всепрощающего преподавателя, готового всем поставить «отлично». Меня это устраивало, ведь я была ненамного старше своих студентов и младше многих аспирантов. В таких условиях тяжело казаться жесткой. К тому же мне все равно не слишком нравились курсы лекций: самые важные знания я получила, работая руками.
Несмотря на это, я честно исполняла обязанности лектора: писала на доске уравнения, раздавала и собирала тетради с домашней работой, отсиживала приемные часы и принимала экзамены. Но больше всего меня занимало приближение нового года, когда мы с Биллом начнем строить мою — и только мою! — первую лабораторию.
Встречать его в аэропорт Атланты я приехала на час раньше нужного — да так и застряла у лент выдачи багажа, завороженная их движением. Неожиданно позади раздался знакомый голос:
— Эй, Хоуп, я тут.
Обернувшись, я увидела Билла, который стоял через два транспортера от меня. Компанию ему составляли четыре тяжелых старомодных чемодана без колесиков или ремней.
— Ой, привет!
Очевидно, я ждала не у той ленты выдачи. Быстро оглядевшись в попытке скрыть смущение, я поняла, что не помню, узнавала ли вообще номер нужной. Не помнила я и того, как парковала машину, хотя в руках у меня был талон на парковку с нацарапанным моим почерком номером места — С2. Такое случалось со мной довольно часто: фрагменты жизни выпадали из памяти тут и там, и, как бы я ни старалась скрыть проблему, ситуация ухудшалась. Я даже обратилась с ней к врачу, который посвятил мне целых сорок пять секунд, сказал, что я слишком много работаю, и выписал многократный рецепт на легкое успокоительное.
— Ты изменилась, — заметил Билл.
Он был прав: я мало спала и довольно сильно потеряла в весе. На самом деле я всегда была легковозбудимой, но чувствовала, что сейчас дело не в этом.
— У меня новая фишка. Называется «тревожное расстройство», — сообщила я, сделав страшные глаза. — Им страдают более двадцати пяти миллионов американцев.
Это была цитата из брошюрки, которую дал мне доктор.
— Ясно. — И Билл, осмотревшись по сторонам, добавил: — Так вот, значит, какая Атланта. Боже, что мы вообще тут делаем?
— Это наша последняя надежда на мир! — пафосно ответила я слоганом из «Вавилона-5», стараясь, чтобы голос прозвучал как у актера закадровой озвучки, а потом рассмеялась собственной шутке. Билл даже не улыбнулся.
Мы прошли по галерее к парковке и отыскали мой автомобиль. Забросив поклажу в багажник, Билл устроился на пассажирском сиденье.
— Никогда раньше не забирался так далеко на восток, — сказал он. — Здесь хотя бы сигареты продают?
Я передала ему нераспечатанную пачку Marlboro Lights, уже несколько месяцев болтавшуюся в сумке.
— Прости, я так и не научилась курить. Зато с этой штукой у нас почти гармония. — Я потрясла перед ним пузырьком лоразепама.
— Каждому свое, — пробормотал Билл, закуривая. Затем опустил стекло и выкинул спичку в окно.
Едва вдохнув дым от его сигареты, я почувствовала, как знакомый запах приносит спокойствие. Билл искренне обрадовался, обнаружив, что слово «зима» на Юге почти ничего не значит. Пока мы ехали с открытыми окнами (и не пристегивая ремней) все дальше по окружной автостраде, навстречу ломаному силуэту Атланты на горизонте, внутри меня разгоралось чувство глубокой и в то же время простой радости: я не одна.
Прошло несколько минут, прежде чем стало ясно: я понятия не имею, куда везу Билла. В памяти сразу всплыл вечер двухгодичной давности, когда мы точно так же возвращались из экспедиции и его нужно было отвезти домой последним.
— Пока ты ищешь себе жилье, мой диван в твоем полном распоряжении, — предложила я.
— Нет, спасибо. Высади меня потом где-нибудь в центре, я разберусь, — ответил Билл. — Прямо сейчас я хочу только увидеть новую лабораторию.
— Ясно, — кивнула я. — Тогда едем.
Добравшись до университета, я оставила машину на парковке возле нашего здания, известного как «старый инженерный корпус», — хотя отдел инженеров давно уже съехал из него в поисках лучших мест. Там мы вместе спустились по лестнице и прошли в подвал, в комнату, которой предстояло стать нашей лабораторией. Поворачивая в замке ключ, я с трудом сдерживала восторг.
Правда, стоило двери распахнуться, я поняла, что показать-то мне особо и нечего. Это была комната без окон площадью 55 квадратных метров; взглянув на нее глазами стороннего человека, я с кристальной ясностью осознала, как мало она напоминает то сияющее, напичканное самой современной техникой помещение, которое я описывала Биллу в прошлых калифорнийских мечтах.
По-новому оглядев доставшуюся нам обшарпанную комнатку, которую давно не ремонтировали, а потом окончательно забросили, я вдруг заметила, что обшивка пестрит дырами и кое-где порвана. Выключатели отвалились и свисают на перепутанных проводах точно лианах. Разводка электросети клубком лежит у наших ног. Все, включая мигающие лампы дневного света, было покрыто слоем плесени. Вместо панелей на стенах виднелись высохшие следы того, что когда-то было клеем. Возле вытяжного шкафа отвратительно пахло прогорклым формальдегидом, что само по себе было плохим знаком, поскольку вытяжной шкаф нужен в первую очередь для того, чтобы не дать работникам лаборатории вдыхать (а значит, и чувствовать) запах реактивов.
Я покосилась на Билла, чувствуя непреодолимое желание извиниться за это безобразие. Экскурсия только началась, а мне уже было нечего больше предложить человеку, который преодолел такое расстояние по моей просьбе. Эта комната ничуть не походила на нашу лабораторию в Беркли — и вряд ли надеялась когда-нибудь к ней приблизиться.
