2
В те ранние годы мы с Биллом проводили все вечера, отстраивая и перестраивая первую лабораторию Джарен — точно маленькие дети, которые снова и снова переодевают любимую куклу. Сначала мы поставили гипсокартонную перегородку, разделившую помещение на две комнаты, каждая площадью меньше 27 квадратных метров. Потом забили их под завязку аппаратурой: масс-спектрометр, элементный анализатор, четыре вакуумных компрессора. Затем перебрали вытяжной шкаф, так что теперь он надежно защищал даже от самой опасной кислоты — плавиковой. Билл придумал и смастерил экономящие место ящики под каждым столом и внутри шкафов — это позволило разместить в лаборатории все необходимое (и даже кое-что из того, в чем не было нужды).
Инстинктивно мы готовились к трудностям: Билл был уверен, что они не заставят себя ждать. Так что сперва мы нанесли визит в Армию спасения и вышли оттуда со старым походным снаряжением (для лаборатории) и любительскими картинами маслом (для моего кабинета). Следующей остановкой стал государственный склад списанных предметов, где каждый мог забрать любое оборудование из горы старья, от которого отказались государственные учреждения, — достаточно было предъявить разрешение на работу в Джорджии. Там наши запасы пополнились четырьмя 35-миллиметровыми кинокамерами, чернильным мимеографом и двумя полицейскими дубинками. Мы ведь собирались провести ближайшие пятьдесят лет в статусе ученых, верно? Кто мог знать, что именно понадобится в столь отдаленной перспективе?
Один из вечеров 1997 года запомнился мне особенно ярко, хотя по сути он мало чем отличался от десятков остальных, уже миновавших или грядущих. Было начало декабря, и я вошла в лабораторию с традиционным приветствием:
— С наступающим! Как дела?
Из-под масс-спектрометра показалась голова Билла.
— Эльф сегодня не появлялся, если ты об этом! — прокричал он, пытаясь перекрыть гул компрессора, который подражал в тот момент старой машине с плохим стартером. — Эта чертова штуковина оставит меня глухим!
— Что? Не слышу! Говори громче!
Эльфом мы называли старшего студента магистратуры из большой и чрезвычайно занятой лаборатории на дальнем конце кампуса. Билл окрестил ее «мастерская Санты» из-за царившей там атмосферы: стоило оказаться внутри, как тебя окружали бегущие куда-то студенты, у которых не было даже времени поздороваться. Для этой лаборатории мы готовили множество образцов газа. Обычно их забирал именно Эльф.
— Если хотят, чтобы мы работали бесплатно, пусть хотя бы соблюдают график, — проворчала я.
Билл пожал плечами.
— Для эльфов нынче горячее время, — пошутил он, кивнув на календарь.
На самом деле меня это не особенно тревожило: я только что передала соавтору отредактированную копию рукописи и наслаждалась тем, что она больше не оттягивает руки.
— Как насчет «обеда»? — жизнерадостно спросила я.
— Почему бы и нет, — кивнул Билл, и мы переместились в комнату к микроскопам. — В конце концов, я это заслужил.
Реба, моя собака породы чесапик-бей-ретривер (30 килограммов живого веса), потянулась и поднялась с подстилки в углу, при виде меня яростно замолотив хвостом от радости.
— Привет, девочка! Ты голодная? — Я наклонилась погладить ее по голове и почесать выдающуюся затылочную кость, которую мы между собой называли Плавником Зверя.
Однажды по пути из Калифорнии в Джорджию я заблудилась, пока пыталась выехать на трассу 15 и затем на трассу 40. Дорогу я решила спросить у обитателей фургончика с табличкой «ПРОДАЮТСЯ ЩЕНКИ» (дело происходило неподалеку от Даггет-роуд, которая пересекает с юга на север восточную часть Барстоу). Присев возле стайки головастых коричневых малышей, я спросила, кто из них готов поехать со мной в Атланту; нескладная пестрая девчонка тут же сунулась ко мне с самым серьезным видом и попыталась забраться на колени. Так я лишилась чека на $50, зато внезапно обзавелась собакой.
Как и я, Реба провела лучшую часть своего детства в лаборатории: спала под стульями и клянчила у Билла кусочки его обеда, который состоял обычно из консервированного тунца и крекеров. Когда к нам приходили новые студенты, мы с Биллом вполне серьезно обсуждали, удастся ли им сравняться с Ребой в уме. Сама она отказывалась принимать участие в этих спорах. Потому ли, что расценивала их проявлением непрофессионализма или просто понимала — сравнения тут неуместны, мы тоже не могли договориться. Возможно, играло роль и то и другое.
Итак, я отодвинула в сторону три микроскопа и освободила место для маленького переносного телевизора, который обычно стоял на шкафу. Через несколько минут, в 23:00, начиналось «Шоу Джерри Спрингера». Едва я поставила попкорн в микроволновку и открыла две банки с диетической колой, в комнате появился Билл с девятью замороженными чизбургерами из McDonald's — тремя для меня, тремя для себя и тремя для Ребы. Когда община кампуса устраивала их распродажу по 25 центов, Билл купил сразу штук сорок, после чего мы, к своей радости, обнаружили: физические свойства этого блюда практически не меняются, если его сначала заморозить, а потом разогреть.
Наше меню объяснялось тем, что Калифорнию мы покидали в серьезных долгах — в результате непохожих, но одинаково бессмысленных трат, сделанных несколько лет назад. Разумеется, мы поклялись расплатиться по ним, как только обзаведемся «настоящей работой». Вскоре мы с Биллом оказались подопытными в увлекательном долгосрочном эксперименте, целью которого было выяснить, на какую минимальную сумму можно прожить неделю. Именно поэтому замороженный фастфуд стал главной составляющей нашей диеты.
Пока мы ужинали перед телевизором, одетый в подгузник мужчина на экране вдохновенно требовал, чтобы ему позволили вести образ жизни «взрослого ребенка» согласно первой поправке к конституции. Для придания веса своим словам он размахивал перед камерой бутылочкой.
— Все бы отдала, чтобы оказаться на шоу Джерри, — мечтательно пробормотала я.
— Ты это уже говорила, — напомнил Билл, не переставая жевать. Картинка сменилась: теперь мы наблюдали, как любимая, она же нянечка, меняет герою памперс.
— У меня есть дурацкая идея, — сообщила я после того, как мы убрали остатки ужина. — Давай сегодня вечером займемся образцами для себя, а не для других!
— Это настолько безумно, что может сработать, — подыграл Билл. — Но сначала нужно совершить ритуал Проветривания Зверя.
Мы втроем вышли на улицу и уставились на звезды, пока Билл докуривал свою сигарету.
— Эта пачка стоила больше двух долларов, — посетовал он. — Требую прибавки к жалованью.
Все дворы и здания кампуса освещались по ночам круглую неделю, что придавало ему на выходных особенно заброшенный вид. Пока в университете кипела жизнь, он никому не принадлежал, напоминая жужжащий улей, в который приходят и уходят люди. Но в пятницу вечером все выглядело иначе. В это время университет принадлежал нам. Просто задумайтесь о том, что в радиусе 80 километров нет больше ни души — и вот уже любая шалость кажется вполне позволительной. Ритм этих пятничных ночей — истинное сердцебиение честной и скромной живой науки; но он же объясняет, почему открытия и непослушание — две стороны одной монеты.
