Среди городов Восточного побережья Балтимор выделяется практически полным отсутствием растительности. Раньше в его относительно влажном климате процветали густые леса, сейчас же на пять жителей приходится в среднем по одному дереву. На снимках из космоса видно, что зеленая зона — лишь 30 % Сити, а все остальное — всепоглощающий серый асфальт. В день нашего приезда туда я взяла ипотечную ссуду без первого взноса и приобрела старый таунхаус рядом с университетом. Билл поселился на чердаке и быстро забыл о своей привычке спать в общественных местах. Покидать Джорджию, где мы оба так выросли, было горько и радостно одновременно. Но, как и самым первым растениям, нам нужно было место, чтобы развиваться, — поэтому мы решили назвать эту голую скалу домом.
2
— Ты правда думаешь, что это незаконно? — спросила я Билла по рации.
— Боже, да откуда я знаю. Хочешь поговорить об этом на полицейской частоте? — Голос Билла звучал поразительно четко. Впрочем, этого следовало ожидать, учитывая, что он ехал прямо передо мной. Мы возвращались в свой пока еще новый дом в Балтиморе после короткого визита в Цинциннати, причем Билл — за рулем грузовика.
— Я просто рассуждаю, — ответила я. — Нам еще как минимум шестьсот километров ехать. Если копы остановят нас и заметят, что в кузове лабораторного оборудования на несколько сотен долларов, к тому же все оно помечено как собственность Университета Цинциннати, водительские права штата Мэриленд могут показаться им недостаточно убедительными.
— Разве у тебя нет завещания Эда, где он пишет: «Будучи в дряхлом теле и слабой памяти, оставляю все содержимое своей лаборатории, радиоактивное и не очень, моей внучке в науке, чтобы она могла продолжить и приумножить мои исследования и открытия»? — Билл рад был поболтать: радио в его машине не работало, так что на мне лежала обязанность всю дорогу развлекать его разговорами.
— Нет у меня ничего такого, да и вряд ли бы он хотел фиксировать все на бумаге, — задумчиво сказала я. — Может, это просто паранойя. Представь, что ты полицейский. Какое, по-твоему, преступление можно совершить с помощью коробки мензурок?
— Ну ты бестолочь! А вдруг мы планируем открыть очередной подпольный цех по производству метамфетамина, которых в Вирджинии уже тысяч десять? — Предположение Билла выглядело впечатляюще приземленным.
Эти слова вряд ли можно было расценить как поддержку — хотя я знала, что увезти полученное нами оборудование он стремился не меньше моего. Не Билл ли три раза загружал и разгружал грузовик, после каждого захода впихивая в него все больше и больше коробок?
— Слушай, ты права. Надо радоваться добыче и помнить, что весь этот бесполезный балласт достался нам бесплатно, — заявил он тогда, разрешив ситуацию с точки зрения морали.
На следующий день мы снова занялись превращением огромной подвальной комнаты в здании геологического факультета Университета Джонса Хопкинса в прекрасную лабораторию. Стояло лето 1999 года, и мы только-только переехали. Изредка выныривая из ремонтных работ, мы посещали все национальные конференции по биологии, экологии, геологии — чему угодно, лишь бы я могла там представиться и рассказать о новой лаборатории. Осенью того же года мы оказались в Денвере — и, курсируя среди торговых рядов на конференции Геологического общества Америки, столкнулись с моим обожаемым «дядей в науке» Эдом: он искал там подарок на день рождения жены. Хотя мы сто лет не виделись, единственной переменой в нем оказались несколько седых прядей. В остальном Эд остался таким, каким я его запомнила, — моим вторым отцом. Когда я подошла поздороваться, он сразу сгреб меня в объятия.
Эд оканчивал аспирантуру в одном потоке с моим научным руководителем (отсюда и прозвище «дядя») и входил в группу ученых, рассчитавших, как изменялся уровень воды в морях на протяжении миллиардов лет. Вместе со своей командой он изучил тысячи и тысячи крохотных раковин, оставленных еще более крохотными обитателями, которые жили и умирали на поверхности океана. Это исследование, начавшись в шестидесятых, положило начало глубоко неочевидному методу, при котором количество льда на Северном полюсе оценивалось через химический состав ракушек.
Если лето в Арктике выдается холодным, следующей зимой снег не тает, а накапливается и давит на уже существующие слои, пока из основания этой груды не высовываются огромные ледяные языки. Их следы обнаруживаются даже в Иллинойсе, что вызывает у ученых логичный вопрос: а не смогут ли несколько чертовски холодных лет превратить Землю в снежный шар, покрытый льдом от полюса до полюса? Поскольку осадки появляются благодаря испарению, планета, скованная льдом, — это еще и планета, на которой меньше воды, а значит, уровень Мирового океана опустится на десятки метров. Когда вода отступит, обнажатся новые участки почвы, и у растений, животных и людей появятся новые площади для освоения. Морские волны, тысячелетиями разделявшие животных, уйдут, и виды начнут смешиваться. Эта мифическая ледяная Земля представляется мне дивным новым миром, который придется колонизировать с нуля, привыкая к новой расстановке сил.
Эд и его товарищи верили: периоды похолодания и потепления были цикличны. Однако каждый ледяной слой стирал все следы предыдущего, заставляя ученых страдать — и искать все новые способы выяснить, что же происходило до очередной бесконечной зимы. Между тем на дне океана, уровень которого то поднимается, то опускается, лежат пустые оболочки существ, проведших свою жизнь на его поверхности, — а нефтяные разработки вынуждают нас все глубже вгрызаться в слои камня, где часть этих раковин сохранилась в виде окаменелостей.
Когда лед приходил или уходил, каждая из них дрейфовала по волнам океана и времени — и химический состав этих волн отпечатывался в химическом составе раковин. Отсюда родилась гипотеза: анализ этих ископаемых может рассказать историю ледяного покрова — историю ледниковых циклов. Эд десятилетиями трудился над своим маленьким вкладом в эту теорию, которая прошла весь путь от маловероятного предположения до доказанного факта и теперь входит во вступления к каждому учебнику геологии. Работая над ней, он организовал крупную лабораторию, полную самого современного оборудования — ну, или такого, которое считалось самым современным на 1970 год.
Эд спросил, как у меня дела, и я рассказала, что обустраиваю новую лабораторию в Университете Джонса Хопкинса — заодно представив и Билла, которого Эд в Беркли практически не помнил. С тех пор, как мы виделись в прошлый раз, Эд получил повышение и был назначен деканом, так что я поинтересовалась, нравится ли ему новая должность.
— Нет, — ответил он, копаясь в ящичке с драгоценными камнями. — Ухожу на пенсию в конце года.
Это заявление повергло меня в ступор. Пускай Эду было уже под семьдесят, я оказалась не готова к расставанию с теми, кто меня учил. Страшно представить, что будут говорить обо мне в Клубе старперов, когда все мои немногочисленные соратники — как Эд, например, — уже не смогут защищать меня на его собраниях за закрытыми дверями.
— А что будет с вашей лабораторией? — спросила я, все еще не веря своим ушам.
