Палеонтологи, которые приехали вместе с нами, представляли собой одомашненную версию этих первопроходцев, но во многом были все теми же пьющими по-черному трудягами, которых приводило в восторг распоряжение правительства Канады носить с собой ружье на случай встречи с белым медведем. Я быстро научилась держаться от них в стороне, понимая: они никогда не признают мое интеллектуальное право на работу здесь, пусть даже наш фонд и счел меня достойной. В их глазах я оставалась неряшливой маленькой девочкой, слишком слабой, чтобы поднять 20 килограммов, да еще и в сопровождении какого-то чудака. Спорить я не стала: был шанс, что, убедившись в моей несостоятельности, про меня забудут. Постепенно наши циклы сна сложились следующим образом: пока палеонтологи спали, мы с Биллом работали — и наоборот.
Нас отличал и принципиально другой подход к разрабатываемой точке, особенно по сравнению со старшими коллегами. Меня завораживали не отдельные ископаемые фрагменты, а потрясающая протяженность и стабильность леса в целом. Это была не диковинная экосистема-однодневка — природа складывала ее миллионы лет, на протяжении которых в Арктику доставлялось невообразимое количество углерода и воды, а затем превращалось в стволы и листья, каждый год осыпавшиеся на землю. Как, черт возьми, выстроился этот баланс? Сейчас в Арктике нет ничего похожего на ту свежую и чистую воду — не говоря уж о том, что почва здесь практически лишена питательных веществ.
Мы с Биллом решили исследовать не отдельный момент времени, запечатленный в нескольких бревнах, а всю картину в целом, доступную благодаря глубокому вертикальному раскопу. По его стенам мы проследим мельчайшие изменения в химическом составе мумифицированного дерева, листьев и палок. Для этого нам предстояло выкопать и один за другим определить слои мертвой наносной породы, накопившейся за миллионы лет. Прогрызаясь вглубь земли сквозь залежи сухих сгнивших листьев, мы брали пробу с каждого сантиметра и скрупулезно записывали, где находимся на вертикали времени. К концу третьего сезона летних полевых исследований мы описали 30 метров по вертикальной шкале и зафиксировали как минимум одно сильное изменение климата, которое арктические леса смогли пережить. На основании этого у нас родилась теория: возможно, древние экосистемы были скорее стойкими, чем стабильными.
Мы выбрали место на другом конце котлована, подальше от раскопа палеонтологов, и неделями продирались сквозь слои осадочных пород толщиной три метра, перемешанные с щебнем и илом. Каждую неделю мы с Биллом ковырялись в новой трехметровой куче сухого перегноя, возраст которого достигал 40 миллионов лет. Нередко мы работали, спустившись на веревке с края податливого, оползающего мягкого обрыва, который регулярно проседал под нашим весом. В результате мы оба постоянно были вымазаны в трухе и наносных породах.
Пытаясь получить чистые образцы и одновременно отслеживать свое положение относительно базовой высоты, мы вынуждены были копать без надежной точки опоры. С учетом условий, в которых приходилось работать, эта задача оказалась до смешного трудной. День за днем мы то сгибались от хохота, то пылали праведным гневом, вновь и вновь скатываясь по склону холма. Как-то раз, копая рукояткой молотка, я задела что-то странное, и мне на голову обрушился поток чистого переливающегося янтаря. «Так вот каково оно — быть дождевым червем», — заметил Билл после особенно масштабного оползня, и я, помнится, замерла, восхищенная точностью сравнения.
Как минимум раз в день мы устраивали перерыв: плюхались прямо на гору хрустящего щебня, в которую можно было провалиться по грудь, и доставали сладости. Нет ничего вкуснее батончика «Сникерс» и горячего кофе из термоса, когда ты сидишь на камнях посреди бескрайнего ничего, — так что эти минуты мы полностью посвящали наслаждению ими в тишине и дружеском молчании.
В тот день мы уже дожевывали последние кусочки, когда Билл поднял руку и без слов указал на серое пятнышко в нескольких десятках метров от нас. Сначала я озадачилась, но вскоре разглядела арктического зайца. Встретить здесь зверя — любого зверя — редкая удача, поскольку травоядному приходится покрывать огромные расстояния, чтобы прокормиться только мхом и лишайником, а хищник, соответственно, все это время должен за ним гнаться.
Заяц подобрался ближе, прыгая среди камней, потом снова начал удаляться. Тогда мы, не сговариваясь, поднялись и отправились следом, сохраняя приличную дистанцию и оставив снаряжение в раскопе. Примерно полтора километра мы шли за этим зайцем, не говоря ни слова — просто наблюдали, осмысляя то разнообразие, которое он вносил в безжизненный скучный ландшафт. Заяц был крупным, размером почти с шелти, пушистым, длинноухим, с длинным поджарым телом. Похоже, он не имел ничего против нашего молчаливого эскорта, пока мы держались на расстоянии метров пятьсот, так что мы с Биллом брели следом больше часа. Потеряться здесь все равно бы не вышло: можно было идти куда глаза глядят, хоть весь день, — а обернувшись, сразу увидеть яркие оранжевые палатки нашего лагеря.
Когда ты вынужденно изолирован от мира в компании небольшой горстки людей, их общество быстро становится удушающим. Так и получилось — со всеми, кроме Билла. До этой экспедиции мне не приходилось жить с кем-то двадцать четыре часа семь дней в неделю, но оказалось, что с каждым днем нам становится проще. Не важно, спали мы или бодрствовали, — пусть мы и жили в соседних палатках, нас разделяло всего несколько метров. Бывало, мы без умолку обсуждали что-то, а бывало, за целый день произносили лишь пару слов. Вскоре мы сами начали забывать, что было сказано, а что так и не прозвучало вслух, и перестали понимать, много мы говорим или мало. Мы просто были собой.
В день похода за зайцем мы оказались на возвышенности, откуда наши коллеги, оставшиеся на раскопе, казались крохотными точками — как и мы для них. В противоположной от лагеря стороне виднелся край ледника, похожий на толстый белый слой изморози; нас от него отделяло еще несколько километров. Я присела, чтобы полюбоваться пейзажем, Билл опустился на землю в паре метров от меня. Где-то полчаса мы провели в молчании. Наконец он сказал:
— Так странно не работать.
— Понимаю, — ответила я. — К тому же мы прошли все слои дважды, пока брали образцы. Нет смысла делать это еще раз.
— Но нужно же что-то делать, — возразил Билл. — Иначе эта компания Гризли Адамсов начнет задумываться, на кой мы вообще сюда приехали.
— Они и так об этом думают, насчет меня уж точно. И даже если я прокопаю ход до Китая и обратно, все равно не поверят, что я — ученый.
— Серьезно? — Билл с удивлением покосился на меня. — Я думал, это только мне кажется, будто я тут по ошибке.
— Не-а, — заверила я его. — Посмотри на этих ребят. Даже если я еще тридцать лет буду вкалывать так же усердно, как они, и добьюсь того же или даже большего, никто из них не признает, что я принадлежу к их касте.
— Зато у тебя обе руки на месте и целые, — снова вернулся к теме собственной неполноценности Билл. — Это неплохо для начала.
— Все равно никто не замечает твою руку, — отмахнулась я, ложась на спину. — Внешне ты выглядишь гораздо нормальнее большинства моих знакомых. Не понимаю, как ты сам этого не видишь.
