В учебниках по ботанике можно найти немало страниц с описанием кривых роста, но моих студентов всегда смущают именно неторопливые завитки буквы S. Почему растение теряет часть массы прямо перед тем, как достичь стабильного периода максимальной продуктивности? Я отвечаю, что это убывание веса — сигнал к началу размножения. Едва зеленое растение достигает созревания, часть его питательных веществ перераспределяется, чтобы создать цветки, а затем и плоды. Рождение нового поколения стоит родителю немалых усилий — и пример тому можно увидеть на любом кукурузном поле даже издалека.
8
Беременность — самое сложное из выпадавших мне испытаний. Я не могу дышать, стоять, сидеть, не могу опустить столик в самолете, не могу спать на животе — а я ведь уже тридцать четыре года сплю только на животе. Единственное, что меня интересовало, — это какой бог на каких небесах вдруг решил, будто женщина весом 50 килограммов может выносить шестнадцатикилограммового ребенка. В те дни я вынуждена была бесконечно вышагивать по нашему району в компании Ребы, потому что мой отпрыск вел себя спокойно, только когда я двигалась. Он пинал меня, но это были не веселые напоминания «Мама, я здесь!», а отчаянные рывки человека, связанного смирительной рубашкой. Я все шагала, и шагала, и шагала — одинокая пародия на языческое шествие с богиней плодородия во главе, и думала только о том, что это утомительное времяпрепровождение не доставляет удовольствия ни мне, ни ребенку.
Беременной женщине с биполярным расстройством запрещено пить «Депакин», «Тегретол», «Сероквель» или «Рисперидон» — как, впрочем, и все остальные лекарства, которые она годами принимала каждый день, чтобы не слышать голосов в голове и не пытаться эту самую голову разбить о стену. Как только положительный тест подтверждается врачом, все препараты нужно быстро отменить (что само по себе опасно). После этого ты будто стоишь на железнодорожных путях и ждешь, когда по тебе проедет состав. Статистика неумолима: вероятность, что будущая мать с биполярным расстройством за эти девять месяцев столкнется с сильнейшим приступом, в семь раз выше, чем в любой момент до или после беременности. Выживание без лекарств на протяжении первых двух триместров — это суровая реальность. Избежать ее нельзя, здесь врачи единодушны.
В начале беременности я то и дело просыпалась и бросалась в туалет, где рвота выматывала меня настолько, что я падала на пол и лежала там часами, корчась в рвотных позывах и рыдая до изнеможения, а потом от отчаяния начинала биться головой о стены в надежде потерять сознание. Ко мне вернулась детская привычка молить Иисуса о помощи или хотя бы о блаженном забытьи. Придя в себя, я чувствовала под щекой холодную пленку соплей, крови, слюны и слез, но не могла говорить и не понимала, кто я. Мой отважный муж, в те дни не отрывавшийся от телефона, приезжал, поднимал меня, мыл и звонил врачам. Они забирали меня и пытались помочь теми же способами, что и раньше, но проходила неделя, и я снова скатывалась к прежнему состоянию. Так продолжалось до тех пор, пока Клинт и собака не стали единственными живыми существами, чьи имена я помнила.
Я честно ездила в больницу, где проводила по несколько недель. Когда другого выхода не было, меня привязывали к кровати и отправляли на бесчисленные сеансы шоковой терапии, из-за которой я не помню большую часть 2002 года. Доктора и медсестры слышали от меня только один вопрос: почему-почему-почему все это со мной происходит, но ответить на него не могли. Все, что нам оставалось, — это считать дни до момента, когда я снова смогу принимать необходимые лекарства без риска для ребенка. Двадцать шесть недель, заветное число: беременность входит в третий триместр, период позднего развития плода, во время которого, согласно разрешению Управления по контролю за качеством пищевых продуктов и лекарственных препаратов, мать может начать прием целого ряда нейролептических средств.
Как только мы доползли до заветной даты, мне подобрали медикаментозный режим, постепенно обуздав самые тяжелые из беспокоивших меня симптомов. Я начала ходить на работу, хотя это стоило невероятных усилий, и часто целыми днями спала на полу кабинета. Попытки преподавать не увенчались успехом из-за одолевающей меня слабости, поэтому пришлось оформить больничный. Шел уже восьмой месяц беременности, когда однажды утром я с трудом протиснулась в двери главного входа и остановилась передохнуть у стойки регистрации. Нужно было мысленно подготовиться к перетаскиванию лишних 15 килограммов меня в находившуюся в подвале лабораторию. С реактивами я, конечно, не работала, но сама возможность сидеть возле гудящих приборов, изучать данные по мере их получения и притворяться, будто работа с инструментами требует моего контроля и одобрения перед каждым новым заданием, дарила минуты драгоценного спокойствия.
Итак, готовясь совершить невероятно сложное путешествие к лифту, я присела возле ксерокса на один из стульев для посетителей и откинулась назад, наполовину скрывшись за огромным животом.
— Кажется, я поняла, — заявила я вслух. — Такой мне предстоит быть до конца дней своих. Он никогда не родится. Спустя восемнадцать лет внутри меня будет жить взрослый мужик.
Я не воспринимала эти слова как шутку, но секретарши за стойкой сочувственно хихикнули.
В этот момент вошел Уолтер, глава отдела, и я по привычке встала со стула, как солдат, вытягивающийся по стойке «смирно» в присутствии старшего по званию. Единственная — или почти единственная — женщина, получившая должность профессора в этом древнем и увитом столетним плющом филиале университета, я инстинктивно знала, что должна скрывать любую физическую или психологическую слабость, которые сопутствовали моему состоянию.
К сожалению, на ноги я поднялась слишком резко: кровь отхлынула от мозга, и перед глазами потемнело. Я быстро села снова, спрятав лицо между коленями, и принялась ждать, пока головокружение отступит. Это ощущение невыносимой легкости было мне хорошо знакомо: всю жизнь страдая низким давлением, я к тому же мало ела, поскольку воспринимала прием пищи как бесконечно повторяющуюся обязанность. Уолтер удивленно оценил мое подражание выброшенному на берег киту, а потом прошел в кабинет и закрыл за собой дверь. Отказавшись от предложенного кем-то стакана воды, я проковыляла к лифту, мучимая неясной тревогой.
На следующий день в половине седьмого вечера Клинт заглянул ко мне из своего кабинета, который находился на противоположном конце коридора. На лице у него было написано такое смятение, как будто предстояло сообщить о чьей-то смерти. Привалившись к косяку, Клинт мрачно сказал:
— Слушай, ко мне сегодня заходил Уолтер. — Он замолк и поморщился. — Просил передать, чтобы ты больше не приходила, пока не закроешь больничный.
— Что? — В моем крике было больше страха, чем злости. — Как они могут так поступить? Это моя лаборатория, я ее создала…
— Знаю, знаю, — вздохнул Клинт. — Они все придурки.
Его голос звучал мягко и успокаивающе.
— Не думала, что у них есть такое право, — ответила я, чувствуя, как это задевает меня все глубже. — Почему? Он объяснил почему?
