Внезапно в кармане завибрировал телефон, напоминая о событии в календаре. Я взглянула на экран и поняла, что вот-вот пропущу возможность сделать маммограмму. Эту процедуру я и так откладывала три года и уже переносила один раз в этом семестре. «Вот черт, — подумала я. — Только не опять».
Дверь теплицы распахнулась, и на пороге показался Билл.
— Мы ведь сможем сами вырезать опухоль, если что? — спросила я его. — Здесь точно где-то был садовый нож.
— Сверлом удобнее, — ответил Билл не моргнув глазом. Затем задумался и добавил: — Кажется, у меня даже была для этого специальная насадка.
Говорил он все это не переставая жевать кусок холодной засохшей пиццы — одной из многих, которые мы заказали вчера и бодро умяли на протяжении ночи. «Двадцать лет прошло, а он выглядит все так же», — подумала я.
Направление мыслей Билла в этот момент оказалось прямо противоположным. Он окинул меня взглядом и спросил:
— Боже, как ты успела постареть на пять лет, пока я был снаружи? Ты похожа на морскую ведьму из мультфильма про Попая.
— А ты уволен, — сообщила я. — Иди теперь к ведьмам из отдела кадров, забирай документы.
— Они по субботам не работают. И к тому же тебе стоит выглянуть наружу. — Билл кивнул на дверь.
Наша теплица — одна из многих на исследовательской станции института и расположена среди других в долине возле ручейка, впадающего в океан. Каждая из них размером примерно со спортивный зал и представляет собой огромный каркас из нержавеющей стали, закрытый обычной затеняющей сеткой. Гавайские острова и сами по себе похожи на множество гигантских теплиц, где условия для роста растений идеальны круглый год, а ежедневные дожди напоминают скорее рутинный полив по расписанию.
Я посмотрела, куда указывал Билл — в сторону поросших джунглями гор, — и увидела яркую ленту радуги, которая аркой изгибалась в небе: очень четкую и оттого казавшуюся еще ярче и красивее. Вторая радуга, более широкая и размытая, обрамляла ее по краю — мягкий отблеск, лишь усиливающий уверенное сияние первой.
— Ого, двойная радуга, — удивилась я.
— Да, черт возьми.
— Нечасто их увидишь, — добавила я, пытаясь обосновать свой восторг.
— Угу, потому что на вторую всем плевать. Она всегда есть, но никто ее не замечает. Бедная радуга! Наверное, она чувствует себя такой одинокой.
Я пристально посмотрела на Билла.
— Да ты сегодня прямо философ, — заметила я, после чего подхватила цепочку его рассуждений: — На самом деле это одна и та же радуга. Просто луч света, проходя через область с плохой погодой, преломляется так, что мы видим два отдельных изображения.
Билл помолчал, а потом сухо сказал:
— Эти радуги — самовлюбленные засранцы, пора им уже разобраться в себе.
Я задумчиво ответила, что вряд ли они сделают это в ближайшее время.
Мы зашли за теплицу, взяли из старого сарая пару складных стульев и вернулись внутрь. Дальняя часть помещения представляла собой настоящий хаос: в углу стояли грязные цветочные горшки, в одном из которых лежал клубок перепачканной измерительной ленты; неподалеку высился холмик почвы. Мы поставили возле него стулья, плюхнулись на них и погрузили босые ноги в холодную сырую землю. На противоположном конце теплицы было отведено место под чей-то еще эксперимент. Мне он казался во всех смыслах вечным: начавшись до нашего появления здесь, он, вероятно, будет продолжаться, даже когда я выйду на пенсию.
— И как здесь кому-то может не понравиться? — Я обвела рукой бесконечные ряды орхидей. — Ты только принюхайся!
— Признаю, в этот раз у нас вышло отлично, — ответил Билл. — Никогда не думал, что окажусь на Гавайях.
Я беспокоюсь о нем. О его прошлом, о его «мог бы». Меня тревожит, что он мог бы завести жену и множество детей, если бы не оставался рядом со мной все эти годы. Билл в ответ возражает, что армяне живут обычно дольше ста лет, а ему еще и пятидесяти не исполнилось — поэтому начинать искать девушку слишком рано. И все же я волнуюсь о его будущем. Возможно, однажды он встретит кого-то, кто окажется его недостоин, но и это предположение Билл встречает смехом. «Раньше женщин отпугивало, что я живу в машине, — жалуется он, — а теперь они хотят только моих денег».
Билл и правда неплохо устроился. Его дом с видом на Гонолулу стоит высоко на холме, а выращенные своими руками манго стали настоящим украшением пышного, утопающего в цветах сада. Продажа дома в Балтиморе принесла Биллу небольшое состояние. Развалюха, которую он тогда купил несмотря на гниющие трубы, дешевую проводку и поползший фундамент, после сделанного по ночам и исключительно своими руками ремонта превратилась в великолепный образчик недвижимости, расположенный в двух шагах от университета.
Люди по-прежнему удивляются, глядя на нас с Биллом. Может, мы брат и сестра? Родственные души? Товарищи? Послушники? Сообщники? Мы делим каждую трапезу и беспрестанно учим друг друга новому, а наши бюджеты давно перепутаны. Мы вместе путешествуем, вместе работаем, заканчиваем друг за другом фразы, а при необходимости охотно рискнем для второго жизнью. Пускай я счастлива замужем, у меня есть ребенок, а Билл заранее против всего этого; он — мой брат, от которого я никогда не откажусь, часть базовой комплектации. И все же люди, которых я встречаю, то и дело пытаются приклеить на нас ярлык. Как и в случае с клубнями из эксперимента, у меня нет ответа на эту загадку. Я продолжаю быть частью симбиоза просто потому, что знаю, как это делать.
Я потянулась и, подняв лейку, щедро залила покрывающую наши ноги землю. Пошевелив пальцами, мы превратили это месиво в отличную мягкую грязь, а потом откинулись на спинки стульев и некоторое время просто сидели неподвижно. Наконец Билл нарушил тишину:
— Итак! Чем займемся теперь? У нас же все под контролем до 2016-го, верно?
Он имел в виду финансирование лаборатории; мы действительно финансово стабильны до лета 2016 года включительно — это обеспечивает сразу несколько контрактов от федерального правительства. Однако по окончании этого периода лаборатория все еще может закрыться: финансирование исследований об окружающей среде с каждым годом становится все ниже. У меня есть ставка, но у Билла-то ее нет; это привилегия профессоров. Меня приводит в бешенство подобная несправедливость: лучший и самый трудолюбивый из известных мне ученых живет, не имея никаких долгосрочных гарантий, причем это во многом моя вина. Если мы потеряем финансирование, мне останется только пригрозить руководству увольнением по собственному желанию — что, скорее всего, попросту оставит без работы нас обоих. Мы исследователи, а потому никогда уже не будем чувствовать себя в безопасности.
— Так, проехали! — Билл хлопнул у меня перед носом в ладони, оборвав цепочку размышлений. — Что будем делать дальше? Мы же можем творить что пожелаем!
И он, потерев руки, поднялся со стула. Билл, конечно, был прав. Позор мне, маловерной… Разве есть на свете хотя бы одна работящая команда, занимающаяся чем угодно и при этом чувствующая себя в безопасности? «Уподобимся полевым лилиям, — решила я про себя. — Только мы будем сеять, жать, прясть и трудиться».
