Стил также оспаривает умозаключения Карагеоргиса и традиционные взгляды на эгейскую колонизацию Кипра. Например, она отказывается признавать поселения наподобие Маа-Палеокастрона или Пилы-Кикконокреноса иноземными (читай эгейскими) «оборонительными форпостами» и полагает, что археологические данные, как кажется, лучше соответствуют представлению о них как о «туземных» кипрских цитаделях, которые строились, например, «для обеспечения перемещения товаров, прежде всего металлов, между прибрежными городами… и кипрской глубинкой»
[407]. Стил заявляет далее, что «традиционная интерпретация Маа-Палеокастрона как раннего Эгейского форпоста нуждается в тщательном изучении», и предполагает, что Маа-Палеокастрон и Пила-Коккинокренос оба могли служить местными, кипрскими твердынями, аналогично оборонительным поселением, возведенным приблизительно в тот же период на острове Крит
[408].
Другие ученые, в том числе Бернард Нэпп из университета Эдинбурга, ныне отстаивают мнение, что так называемая микенская колонизация, общее место в научной литературе предыдущего периода, не была ни микенской, ни колонизацией. Корректнее говорить о «гибридизации», в ходе которой кипрская, эгейская и левантийская материальные культуры адаптировались друг под друга, благодаря чему сформировалась новая элита с новой социально-культурной идентичностью
[409]. Иными словами, мы снова видим перед собой глобализированную культуру, отражающую многообразие влияний в конце бронзового века, незадолго до распада цивилизации.
С другой стороны, в нашем распоряжении есть комментарии Пола Эстрома относительно раскопок в Ала-Султан-Текке, на побережье Кипра, недалеко от современной Ларнаки; он писал о «городе, частично уничтоженном пожаром и покинутом в спешке». Здесь, около 1200 года до нашей эры, «предметы домашнего обихода были брошены во дворах, а ценные вещи зарыты в земле. Бронзовые наконечники стрел — один застрял в стене здания — и многочисленные свинцовые снаряды для пращи разбросаны по всей территории и служат наглядным доказательством боевых действий»
[410]. Это один из немногих очевидных примеров нападения, хотя враги киприотов опять не потрудились оставить своей визитной карточки, чтобы мы могли их уверенно опознать. По свежеполученным свидетельствам из лагуны в Ала-Султан-Текке можно также заключить, что эта область переживала последствия сильной засухи (о чем мы подробнее поговорим ниже)
[411].
В итоге мы столкнулись с ситуацией, когда наши нынешние знания подвергаются постоянной переоценке, привычные исторические парадигмы отвергаются или по крайней мере ставятся под сомнение. Хотя очевидно, что разрушения на Кипре произошли либо непосредственно перед 1200 годом до нашей эры, либо сразу после, отнюдь не ясно, кто несет ответственность за этот урон; возможных виновников множество — и хетты, и переселенцы из Эгейского бассейна, и «народы моря», и даже природа с землетрясениями. Можно также предположить, что археологические находки лишь открывают нам материальную культуру тех, кто воспользовался этими разрушениями к своей выгоде и заселил полностью или частично опустевшие города и поселения, а вовсе не материальную культуру тех, кто на самом деле несет ответственность за эти разрушения.
Так или иначе, Кипр, как видится, пережил эти потрясения относительно безболезненно. Налицо все признаки того, что остров процветал на протяжении оставшейся части двенадцатого и в одиннадцатом столетии до нашей эры; доказательствами выступают египетские тексты, такие как «Странствия Унуамона», где повествуется о египетском жреце и посланнике, который потерпел кораблекрушение на острове примерно в 1075 году до нашей эры
[412]. Впрочем, стабильность на Кипре явилась результатом довольно драматической перестройки политической и экономической организации общества, что позволило острову и его правителям наслаждаться жизнью до самого конца — приблизительно до 1050 года до нашей эры
[413].
Боевые действия в Египте и гаремный заговор
Вернемся на короткое время в Египет. Здесь мы находим картину, в целом аналогичную для других регионов Восточного Средиземноморья и для Эгейского бассейна, но все же отличную в деталях. Египтяне завершили тринадцатое столетие до нашей эры на сравнительно высокой ноте, победив первую волну «народов моря» в правление фараона Мернептаха в 1207 году до нашей эры. Двенадцатое столетие началось спокойно, правил сначала Сети II, затем царица Таусерт; но ко времени воцарения Рамсеса III в 1184 году до нашей эры обстановка уже накалилась. На пятый год своего правления (а затем и на одиннадцатый год) ему пришлось вести кровопролитные войны с вторгшимися соседями-ливийцами
[414].
В промежутке, на восьмом году правления, фараон отражал нападение «народов моря», как уже неоднократно упоминалось. А затем, в 1155 году, пробыв у власти тридцать два года, Рамсес, похоже, был убит.
История его убийства излагается в ряде документов, самым длинным и подробным из которых является Туринский царский папирус
[415]. Считается, что некоторые из этих документов могут быть связаны друг с другом и изначально составляли единый свиток пятнадцати футов длиной. Все тексты повествуют о суде над обвиняемыми в убийстве фараона, и среди египтологов это событие известно как «гаремный заговор».
Этот заговор, как кажется, не имел отношения к событиям в Восточном Средиземноморье того времени и был злым умыслом младшей жены из царского гарема, мечтавшей о том, чтобы ее сын наследовал Рамсесу III. Всего в убийстве обвиняли сорок человек, равно женщин из гарема и придворных сановников, которых допрашивали, разделив на четыре группы. Часть признали виновными и обрекли на смертную казнь; некоторых заставили совершить самоубийство прямо на суде. Младшая царица и ее сын оказались в числе приговоренных к смерти
[416].
