Как отмечалось выше, археологи, работающие в Угарите, утверждают, что город был сожжен, что слой разрушения достигает высоты двух метров в некоторых местах и что многочисленные наконечники стрел разбросаны среди руин
[479]. Экспедициям удалось найти ряд кладов, закопанных под землей; в некоторых были драгоценности из золота и бронзы, в том числе статуэтки, оружие и инструменты, причем на отдельных предметах имелись надписи. Все клады производят впечатление зарытых непосредственно перед разрушением города; их владельцы больше не возвращались за своим имуществом
[480]. Впрочем, даже обширное, почти полное уничтожение города не объясняет, почему выжившие не заселили вновь обжитые места — если, конечно, хоть кто-то уцелел.
Не полное истребление, а прекращение торговых связей и крах международной торговой системы в целом — вот, пожалуй, наиболее логичное и внятное объяснение того факта, почему Угарит не восстановили и не заселили вновь после разрушения. По словам одного ученого, «то обстоятельство, что Угарит не сумел восстать из пепла, в отличие от других левантийских городов позднего бронзового века, которые постигла та же участь, должно объясняться более вескими причинами, нежели разрушения, причиненные городу»
[481].
Правда, этому доводу есть контраргумент. Международные контакты Угарита, по-видимому, поддерживались вплоть до внезапной гибели города: у нас имеется письмо правителя Бейрута к угаритскому чиновнику («префекту»), которое поступило уже после того, как царь Угарита бежал из города
[482]. Иными словами, Угарит был разрушен завоевателями и не восстанавливался вопреки тому, что международные торговые связи, по крайней мере частично, если не полностью, сохранялись до самой гибели поселения.
Из многочисленных документов в «архивах» Рапану и Уртену совершенно очевидно, насколько тесными и крепкими были международные связи, которые, по всей видимости, пронизывали Восточное Средиземноморье даже в конце позднего бронзового века. Кроме того, из нескольких текстов «архива Уртену» следует, что эти международные связи сохранялись фактически до последнего часа Угарита. Отсюда вполне логично заключить, что гибель пришла внезапно, не была следствием постепенного упадка из-за оскудения торговых путей, засухи или голода и что Угарит был преднамеренно уничтожен захватчиками; тут не имеет значения, те же ли самые захватчики или кто-то другой заодно прервал международное торговое сообщение.
Децентрализация и частная купеческая инициатива
Нам следует рассмотреть еще один фактор, на который ученые обратили внимание сравнительно недавно и который вполне может служить, так сказать, «предвестием» нынешних представлений о роли децентрализации в современном мире.
В статье, опубликованной в 1998 году, Сьюзен Шерратт — ныне сотрудница Шеффилдского университета — пришла к выводу о том, что вторжение «народов моря» было последним этапом в процессе замены старых централизованных политико-экономических систем, существовавших в бронзовом веке, новой децентрализованной экономической системой железного века, то есть в процессе перехода от царства и империй, которые контролировали международную торговлю, к менее «глобализованным» городам-государствам и индивидуальным предпринимателям, что занимались бизнесом ради себя самих. Шерратт предложила воспринимать «народы моря» как «целесообразный структурный феномен, продукт естественной эволюции и расширения международной торговли в третьем и в начале второго тысячелетия до нашей эры; эта торговля уже содержала в себе прообраз краха дворцовой командной экономики, пусть даже именно дворцы были ее инициаторами»
[483].
По мнению Шерратт, хотя международное торговое сообщение действительно прекратилось и по крайней мере некоторые «народы моря», возможно, были мигрантами-захватчиками, однако на самом деле не имеет значения, откуда пришли «народы моря» и что совершили — или даже каково их происхождение. Гораздо важнее социально-политические и экономические перемены, которые они олицетворяют, переход от преимущественно дворцовой экономики к той, в которой частные торговцы и малые государства обрели значительно большую экономическую свободу
[484].
Нельзя отказать гипотезе Шерратт в элегантном обосновании, но справедливости ради укажем, что другие ученые ранее тоже высказывали подобные предположения. Например, Клаус Килиан, руководитель раскопок в Тиринфе, как-то заметил: «После падения микенских дворцов, когда в Греции утвердилась «частная» экономика, контакты с зарубежными странами продолжались. Крепко организованной дворцовой системе пришли на смену малые локальные политики, конечно, менее могучие в своей экономической экспансии»
[485].
Мишаль Арци из университета Хайфы даже придумала обозначение для тех частных предпринимателей, которых восхваляет Шерратт: она окрестила их «морскими кочевниками». С ее точки зрения, эти «кочевники» вели активную посредническую деятельность и сосредоточили в своих руках морскую торговлю в четырнадцатом и тринадцатом столетиях до нашей эры
[486].
Впрочем, исследования последнего времени ставят под сомнение «переходное мировоззрение», которое отстаивает Шерратт. Кэрол Белл, например, позволяет себе не согласиться: «Кажется упрощением… воспринимать различия между поздним бронзовым веком и железным веком как смену дворцового обмена на предпринимательскую торговлю. Глобальная смена одной парадигмы другой не является удачным объяснением этого перехода и сопутствующей реструктуризации»
[487].
Хотя не подлежит сомнению тот факт, что «приватизация» торговли началась именно в рамках дворцового торгового обмена, не совсем понятно, почему именно данная «приватизация» в конечном счете должна была подорвать основы экономики, из которой она выросла
[488]. В Угарите, к примеру, не найдено никаких доказательств того — пусть город очевидно был сожжен и разрушен, — что разрушение и пожар были вызваны децентрализацией торговли и что частные предприниматели неким образом ослабили государство и его контроль за международной торговлей
[489].
