Неудивительно, что далеко не все исследователи принимают гипотезу системного коллапса в конце позднего бронзового века. Роберт Дрюс из университета Вандербильта, например, отвергает ее на том основании, что, с его точки зрения, данная гипотеза не объясняет, почему дворцы и города были разрушены и сожжены
[519].
Однако, как мы уже видели, вскоре после 1200 года до нашей эры цивилизации бронзового века погибли — в Эгейском бассейне, Восточном Средиземноморье и на Ближнем Востоке, — продемонстрировав все классические признаки системного коллапса, перечисленные Ренфрю, от исчезновения традиционных элит и коллапса управления до краха централизованной экономики, массовой смены местожительства, сокращения численности населения и перехода на более низкий уровень социально-политической интеграции, не говоря уже о таких событиях, как Троянская война, эпическую поэму о которой Гомер сложил в восьмом столетии до нашей эры
[520]. Вторжение «народов моря» в 1207 и 1177 годах до нашей эры; череда землетрясений, которые потрясли Грецию и Восточное Средиземноморье в пятидесятилетием промежутке с 1225 по 1175 год до нашей эры; засухи и изменения климата, которые опустошали эти области в интересующий нас период, — все это было следствием и результатом «идеального шторма», который погубил великие культуры и народы бронзового века, от микенцев, минойцев и хеттов до ассирийцев, касситов, киприотов, митаннийцев, хананеев и даже египтян
[521].
На мой взгляд (и на взгляд Сандарс), ни один из указанных факторов по отдельности не являлся достаточно «катастрофическим» сам по себе, чтобы обречь на смерть хотя бы одну из этих культур, не говоря уже об их совокупности. Зато комбинация данных факторов вполне способна была породить сценарий, в котором последствия каждого фактора усиливаются благодаря явлению, известному как эффект умноженного воздействия
[522]. Отказ какой-либо части системы мог также привести к эффекту домино, который спровоцировал повсеместные катаклизмы. Результирующий системный коллапс легко мог обернуться «цепным распадом» древних обществ отчасти из-за фрагментированности мировой экономики и уничтожения взаимных связей, от которых зависели все цивилизации.
В 1987 году Марио Ливерани из Римского университета назвал вероятной причиной катастрофы чрезмерную концентрацию власти и полномочий во дворцах: когда эти дворцы пали, случившееся приобрело масштабы стихийного бедствия. По мнению Ливерани, «сосредоточение во дворце всех функций организации, трансформации, обмена и т. д. — концентрация, которая, как кажется, достигла своего максимума в позднем бронзовом веке, — оказало в итоге глобальное влияние, превратив физическую гибель дворца в катастрофу для всего царства»
[523]. Иными словами, если прибегнуть к современной терминологии, правителям бронзового века в Эгейском бассейне и на Ближнем Востоке следовало диверсифицировать свои «пакеты акций», но они этого не сделали.
Два десятилетия спустя Кристофер Монро процитировал выводы Ливерани и предположил, что экономика позднего бронзового века утратила стабильность вследствие возрастающей зависимости от бронзы и других «престижных» товаров.
В частности, «капиталистическое предпринимательство» (к которому Монро относил торговлю на дальних расстояниях и которое доминировало в дворцовой системе позднего бронзового века) преобразовало традиционные для бронзового века формы обмена, производства и потребления до такой степени, что, когда внешние вторжения и природные катастрофы объединились в эффекте умноженного воздействия, система не смогла с ними справиться
[524].
Рассуждая о ситуации в конце позднего бронзового века в своей работе «Весы судьбы», Монро описывает взаимодействие различных сил в Эгейском бассейне и Восточном Средиземноморье как «деятельность межобщественных сетей», что согласуется с картиной, нарисованной на страницах этой книги. Он указывает, как и я, на то, что данный период являлся «исключительным по количеству договоров, законов, дипломатических контактов и обменов, которые породили первую крупную международную эру в мировой истории»
[525].
Однако, и это самое интересное, Монро далее отмечает, что подобные сети способны предотвращать (отодвигать) неизбежный крах, который ожидает любое человеческое общество. По его словам, «восстания подавляются, сырье находится, новые рынки открываются, цены контролируются, собственность купцов конфискуется, эмбарго вводятся — и начинаются войны»
[526]. Монро также замечает, впрочем, что «обычно правители ведущей державы или держав стремятся бороться с симптомами, а не с причинами нестабильности», и делает вывод: «насильственное разрушение дворцовой цивилизации позднего бронзового века, если опираться на текстуальные и археологические сведения, было, подобно многим другим крахам, естественным результатом дурного прогнозирования»
[527].
В целом я согласен с точкой зрения Монро, но в последнем выводе мы с ним расходимся: не думаю, что коллапс следует приписывать исключительно «дурному прогнозированию» с учетом множества потенциальных факторов, описанных выше; вряд ли древние вожди могли их надлежащим образом оценить. Внезапный системный коллапс, вполне возможно, был вызван изменением климата, как предположили недавно Брэндон Дрейк и группа ученых во главе с Давидом Каньевски
[528]. Либо сказались землетрясения и вторжения. Но слова Монро могут послужить своего рода предостережением нам сегодняшним, ведь его описание позднего бронзового века, особенно с точки зрения экономики и взаимодействий, полностью применимо к нынешнему глобализированному обществу, которое также испытывает воздействие изменений климата.
Обзор теории комплексности
Как уже отмечалось в начале этой главы, так называемый «бронзовый коллапс», или катастрофа конца позднего бронзового века, широко обсуждалась и обсуждается в ученом мире. Роберт Дрюс попытался подойти к проблеме комплексно, посвятил каждую главу своей книги 1993 года обсуждению различных потенциальных причин. Не исключено, что некоторым факторам он придал чрезмерное значение, а другие недооценил; например, он попросту отмахнулся от гипотезы системного коллапса, зато упорно отстаивал собственную теорию гибели цивилизации в результате развития военного дела (с этой теорией согласны, мягко говоря, далеко не все исследователи)
[529].
