Джонсон также указывает, что система обычно «жива», подразумевая, что она развивается нетривиальным, зачастую весьма сложным образом, а также «открыта», то есть доступна для внешнего влияния со стороны окружения. По словам Джонсона, это означает, что нынешние фондовые рынки, о которых аналитики в профессиональных беседах говорят так, будто это живые, дышащие организмы, могут реагировать и откликаться на внешние поводы (новости о доходах конкретной компании или о событиях на другой стороне земного шара). Точно так же Шерратт — в своем сравнении, опубликованном десять лет назад и процитированном выше, — описывает сходства между миром позднего бронзового века и нашими собственными «все более и более однородными, но неконтролируемыми мировыми экономикой и культурой, где… политическая неопределенность на одной стороне мира может радикально повлиять на экономику регионов, отделенных тысячами миль»
[535]. Подобные влияния (или факторы стресса) в «системе» Эгейского бассейна и Восточного Средиземноморья конца позднего бронзового века видятся вполне вероятными, возможными и мыслимыми — землетрясения, голод, засуха, изменения климата, внутренние восстания, внешние вторжения и разрыв торговых связей, как излагалось ранее.
Наиболее важное условие, как представляется, заключается в словах Джонсона о том, что система демонстрирует явления, каковые «как правило, вызывают удивление и могут доходить до крайности». Он уточняет, что это «в основном означает следующее: случиться может все, что угодно, и если подождать достаточно долго, случится обязательно». В его примере все фондовые рынки рано или поздно приходят к краху, а все дорожные системы рано или поздно закупориваются «пробками». Данные события обычно возникают непредвиденно, и нет возможности предсказывать их заранее, даже если хорошо известно, что они могут произойти и непременно произойдут
[536].
В нашем случае, поскольку в мировой истории нет и никогда не было цивилизации, избежавшей упадка, и поскольку причины этого упадка зачастую одни и те же (как показали Джаред Даймонд и множество других исследователей), итоговый коллапс цивилизации позднего бронзового века был предсказуемым, но вряд ли мы смогли бы спрогнозировать, когда он случится, или определить, что все культуры погибнут одновременно, даже обладая полным «операционным» знанием о каждой культуре. Как пишет Джонсон, «детальное знакомство со спецификациями автомобильного двигателя, с цветом и форм-фактором машины, бесполезны для попыток предсказать, где и когда возникнет очередной затор в системе дорожного движения. Точно так же знакомство с посетителями в переполненном баре мало чем может помочь в прогнозировании крупномасштабной потасовки»
[537].
Итак, какую пользу может принести применение теории комплексности для выяснения причин краха цивилизации в конце позднего бронзового века, если она не в состоянии предсказать, когда именно этот крах произойдет и почему? Кэрол Белл отмечала, что торговые сети Эгейского бассейна и Восточного Средиземноморья являются примерами комплексных систем, и цитировала работу Кена Дарка из университета Рединга, который писал, что «по мере дальнейшего усложнения таких систем и по мере усиления взаимозависимости их конституирующих элементов поддержание общей стабильности системы становится все более затруднительным»
[538]. Возникает явление, известное как «гиперкогерентность», добавляет Дарк, когда «каждый элемент системы становится настолько зависимым от остальных, что изменение в любой части ведет к нестабильности системы в целом»
[539]. Если цивилизация позднего бронзового века и вправду была глобализированной, а ее культуры зависели друг от друга в поставках товаров и услуг, пусть даже до определенной степени, то перемены в любом из государств, будь то Микены или Хеттское царство, сулили потенциальную дестабилизацию мира в целом.
Кроме того, необходимо отметить, что царства, империи и общества позднего бронзового века в Эгейском бассейне и Восточном Средиземноморье можно и нужно рассматривать как отдельные социально-политические системы. Как пишет Дарк, подобные «комплексные социально-политические системы демонстрируют внутреннюю динамику, которая побуждает их наращивать сложность… А чем сложнее система, тем вероятнее, что она рухнет»
[540].
В конце бронзового века в Эгейском бассейне и Восточном Средиземноморье имелись отдельные социально-политические системы, отдельные культуры, которые постоянно усложнялись и тем самым, по-видимому, становились все «более склонными» к коллапсу. В то же время там существовали комплексные системы (торговые сети), которые были взаимозависимы и подвержены влияниям, то есть «открыты для нестабильности» при изменениях любого конституирующего элемента. Один неисправный или запоздавший с приходом корабль мог разрушить вроде бы отлаженную систему, как один выпавший винт способен привести в негодность двигатель современного автомобиля.
Поэтому, вместо того чтобы рисовать апокалиптическую картину гибели цивилизации — хотя, возможно, некоторые города и царства, как в Угарите, и вправду ожидала гибель в огне, — нам следует представлять себе завершение позднего бронзового века как хаотический и постепенный упадок областей и поселений, которые когда-то занимали ведущие позиции и под держивали контакты друг с другом, но затем уменьшились и обособились, как Микены, вследствие внутренних и/или внешних изменений, которые затронули один или несколько ключевых элементов сложной системы. Понятно, что подобная ситуация могла привести к разрушению системы как таковой. Можно вообразить себе современную энергосистему, которая пострадала от бури или землетрясения: компания электроснабжения по-прежнему способна производить энергию, но не может доставлять ее индивидуальным потребителям; мы наблюдаем такое ежегодно в Соединенных Штатах Америки, причем причина может быть какой угодно, от торнадо в штате Оклахома до метелей в штате Массачусетс.
Если нарушение носит постоянный характер, что логично в случае крупной катастрофы, наподобие ядерного взрыва, постепенно остановится и само производство электроэнергии. Данный пример вполне годится и для позднего бронзового века, пусть уровни технологического развития несопоставимы.
Кроме того, как отмечала Белл, вследствие такой нестабильности коллапс комплексной системы «вызывает распад на более мелкие сущности», и именно это было свойственно железному веку, который наступил за крахом цивилизации бронзового века
[541]. Если коротко, кажется, что применение теории комплексности позволило нам свести воедино теорию катастроф и гипотезу системного коллапса и дать, как представляется, наиболее обоснованное на сегодняшний день объяснение катастрофы позднего бронзового века в Эгейском бассейне и Восточном Средиземноморье после 1200 года до нашей эры. Важно не то, кто виноват и какое именно событие спровоцировало крах, — тут неисчислимое множество ответов, — а то, почему это, собственно, случилось и каким образом. Можно ли было избежать катастрофы — вопрос отдельный.
