– Ты не хочешь, чтобы я его вытащил? – перекрикивает весь этот балаган Финн.
– Мать твою, нет!
Но теперь я понимаю, почему он снял свою флиску. Я вся потная, просто вся, я проклинаю тот момент, когда я решила, что морская рыбалка – это хорошая идея. Но когда я вижу первый проблеск чешуи палтуса на своем крючке и по шипам на его спине определяю его примерные размеры, у меня начинает кружиться голова.
– Моя рыбина намного больше твоей! – ору я.
Финн встает у меня за спиной, чтобы помочь мне тащить и наматывать леску. Это продолжается уже больше десяти минут, и мои руки уже начинают дрожать и неметь. Вдвоем мы вцепляемся в удочку, тянем, тянем, тянем, и наконец палтус выпрыгивает из воды – и он великолепен. Он шлепается на палубу, и это мой самый нелюбимый момент. Но Финн берет его и делает что-то так быстро, что я почти не замечаю, и вот рыбина уже не трепыхается. Финн дает ее мне и показывает жестом, что я должна взять ее за жабры, чтобы он мог сделать фотографию.
На ощупь она очень холодная. Мне приходится держать рыбу обеими руками, настолько она большая. Это самая большая рыба из всех, что мы сегодня поймали, и гордость меня просто распирает, хотя все равно это чувство не идет ни в какое сравнение с тем, которое возникает, когда Финн смотрит на меня, поднимая телефон.
– Держи его, малыш, – просит он тихо, и глаза его сверкают от гордости за меня. – Дай-ка мне рассмотреть эту рыбку.
Руки у меня дрожат от ее тяжести, но я держу ее, чтобы он посмотрел. Он делает фото, а потом идет ко мне, забирает палтуса и несет Стиву, чтобы тот его пометил для нас.
– Мы поговорим о том, что ты только что назвал меня «малыш»? – спрашиваю я, когда он возвращается и снова ставит мою удочку в стойку.
Я скорее чувствую, чем слышу его тихий смех, когда он поднимается и целует меня в макушку:
– Нет.
Я делаю все, что могу, чтобы спрятать глупую улыбку, в которой расплывается мой рот. У меня голова идет кругом, и я так переполнена эмоциями, что готова станцевать диснеевское попурри прямо здесь, на палубе этой лодки, в которой полно просоленных старых мужиков.
КОГДА МЫ возвращаемся в доки, я извиняюсь и ускользаю в туалет. На самом деле мне нужно позвонить и узнать о маме. Мы провели все утро и полдня без сотовой связи. Это было одновременно и прекрасно, и страшно. А вдруг что-то случилось за это время?
Папа отвечает после первого гудка, голос его звучит расслабленно и легко:
– Привет, Тюльпанчик.
– Привет, папан. Как там наша королева?
– Хорошо, – успокаивает меня он. – Мы только что пообедали.
– Так все нормально? Никаких осложнений?
Папа на том конце провода вздыхает, и я вздрагиваю, понимая, что веду себя как маньяк. Нам же как минимум пять раз объясняли врачи, что первый курс химии будет относительно легким для мамы, а вот следующие будут значительно тяжелее.
– Тебе нужно взять себя в руки, – советует папа, и я слышу, что он улыбается, но в то же время знаю, что он говорит серьезно: – Это долгий путь.
Вздыхая, я соглашаюсь:
– Я знаю, знаю.
– Как порыбачили?
– Это было потрясающе. Я влюблена!
– В спорт? Или в парня?
Теперь моя очередь вздыхать:
– Может быть, в обоих.
– Отлично. Приводи Финна сегодня. Я сказал Сальваторе, что буду уже свободен, когда в апреле начнут снимать «Освобождение Горизонта».
Сегодня вечеринка, которую устраивает папин коллега и хороший друг Сальваторе, чтобы отметить запуск нового проекта Сэла. «Освобождение Горизонта» – их новая надежда на «Оскар», душераздирающая драма, которая, по словам папы, разыгрывается (барабанная дробь!) на корабле. Если честно, я с трудом могу представить себе Финна на этой вечеринке, но дрожь в коленях при мысли об этом только добавляет мне решимости и сил противиться своим собственным инстинктам. Раз Финн один из Моих Людей – значит, он принадлежит и этому миру, не важно, знает он там кого-нибудь или нет.
Кроме того, папа подписывается на проект, который предполагает начало съемок уже через шесть месяцев, и от этого у меня на сердце становится тепло. Это так оптимистично по отношению к маме.
Я возвращаюсь на пристань и нахожу там Финна, который заглатывает чипсы из огромного пакета. Он предлагает и мне тоже – я набираю целую горсть. Я и не чувствовала, насколько голодна, пока не ощутила вкус сухой соленой картошки во рту.
– Хочешь пойти на вечеринку сегодня вечером? – спрашиваю я с набитым ртом.
Он интересуется с таким же полным ртом:
– Что за вечеринка?
– Киношники. Шикарно. «Мартини» и оливки.
Пожимая плечами, он говорит:
– Ты назначаешь мне свидание?
Я засовываю очередную пригоршню чипсов в рот и киваю.
Он улыбается и смахивает соль с моего подбородка:
– Конечно, Рыжик.
ФИНН УЖЕ ОДЕТ и ждет меня на улице перед домом Оливера, когда я заезжаю за ним в семь. На нем та же одежда, что и во время его встречи в Л-А, но сегодня он выглядит значительно лучше. Он более расслаблен. Заметно, что он провел весь день на воздухе. Поцелованный солнцем Финн – это наповал.
Он залезает на пассажирское сиденье, ругая мою крошечную машину, а потом смотрит на меня.
– Ого, – говорит он. – Выходи.
– Что? – пугаюсь я, оглядывая себя, чтобы удостовериться, что я не пролила на себя апельсиновый сок, когда хлебала его прямо из бутылки на пороге дома.
– Я хочу посмотреть на тебя, – объясняет он, наклоняясь и открывая мою дверь изнутри. – Выходи и дай мне тебя рассмотреть.
– О. – Я вылезаю, разглаживаю платье на бедрах и встаю перед машиной. Финн не выходит за мной – он только откидывается на спинку сиденья и смотрит на меня через лобовое стекло. Я вижу, как его губы произносят: «Боже…»
– Что? – кричу я.
Качая головой, он произносит:
– Ты выглядишь потрясающе.
Я осматриваю свое платье. Оно сапфирово-синее (мой любимый цвет), с узким лифом и расклешенной юбкой, которая заканчивается чуть выше моих колен. Я нацепила босоножки на шпильках и с ремешками, а на шею повесила простую золотую цепочку с кулоном в виде стрелы, которую папа подарил мне на восемнадцатилетие. Если честно, я не особо заботилась о своем сегодняшнем прикиде, и мне даже немножко смешно, ведь в тот вечер, когда я хотела выглядеть по-настоящему шикарно, Финн без конца надо мной подшучивал. А сейчас, когда я просто нацепила что попало, по дороге хлебая апельсиновый сок, как алкоголик с похмелья, он, кажется, лишился дара речи.
Когда я сажусь обратно в машину, он немедленно наклоняется, берет мое лицо в ладони и смотрит на меня, сердце его бьется часто и тяжело, а потом он прижимается своими губами к моим. И как только наши лица соприкасаются, его губы открываются и он выдыхает негромко «О…», а потом придвигает ближе и берет мою нижнюю губу своими. А когда я чувствую дразнящее прикосновение его языка – все, я сдаюсь.
