Узел снова затягивается.
– Я бы зол. И из-за этого вел себя как скотина.
– Я понимаю. Я же воплощенное прощение. Если кто-то, кто мне небезразличен, готов попросить прощения, я всегда сразу прощаю.
– А вот я не такой, – признаюсь я. – Ты ушла как раз в тот момент, когда я уже решил, что прощаю тебя.
Она закусывает губу и начинает ее посасывать, глаза у нее широко раскрыты, взгляд уязвимый. Я знаю, что она понятия не имеет, как выглядит сейчас в моих глазах, и от этого мне хочется разодрать себе грудную клетку, чтобы она увидела, как бьется мое сердце.
Подавшись вперед, я оглядываю комнату:
– Ты знаешь, я никогда не останавливался на ночь в отелях, кроме той поездки в Вегас.
Она застывает, задерживая дыхание:
– Даже во время вашего велосипедного пробега?
– Нет. Кто-то ночевал в гостиницах, но мы всегда останавливались либо в семьях, либо в палатках.
– Ого… это…
– Это моя жизнь. За исключением двух лет в колледже я всю ее провел здесь. Я повел себя как придурок, когда сказал, что ты выглядишь здесь неуместно. Но на самом деле я не имел в виду, что мне не нравится тебя здесь видеть. Я просто имел в виду, что мой мир не похож на твой. Не похож на тебя. – Она кладет щетку на стол и поворачивается. – Я не хожу в бар каждый четверг и не покупаю кофе в «Старбаксе» каждое утро, – продолжаю я. – Не езжу в отпуск и не могу позвонить другу-продюсеру, чтобы он вложил кучу денег в починку моей лодки.
– Теперь, наверное, можешь, – говорит она. – Твоя жизнь теперь совершенно изменится.
– Я знаю. – Я ставлю локти на колени. – Думаю, именно об этом я и говорю.
– О том, что тебе страшно?
Я смеюсь, сосредоточив все внимание на ковре:
– Может быть, не страшно. Может быть, просто это шаг в неизвестное. И тут нужно доверие.
– Но ты не должен справляться со всем этим один. Я понимаю, что накосячила в том, что касается тебя и Сэла. Но… ты ведь мне веришь?
Я поднимаю на нее глаза и киваю.
– Верю. – Она смотрит на меня, и взгляд ее смягчается. И я повторяю: – Верю абсолютно.
– Хорошо. Тогда я сейчас оденусь, и ты отведешь меня в бар для лесорубов.
Сердце у меня замирает, а потом снова возвращается к жизни. Я выпрямляюсь в своем кресле:
– Так что, можно считать, что мы вроде как все исправили?
Она кивает:
– Вроде как. – И сглотнув, добавляет: «Я люблю тебя. Нам не нужно много говорить. Я облажалась, ты облажался. И я уверена: мы будем портачить и дальше, просто в следующий раз по другому поводу.
Она берет джинсы и свитер, достает лифчик из сумки и поворачивается, как будто собирается пойти в ванную переодеваться. Не отдавая себе отчета в том, что я делаю, я вскакиваю на ноги и пересекаю комнату:
– Не одевайся!
Харлоу останавливается, прислонившись спиной к стене. Я как будто замедляюсь, и за последние несколько шагов к ней мое сердце делает, кажется, миллион торопливых ударов. А на ее горле я вижу пульсирующую жилку.
– Финн. – Она вжимается в стену, глядя, как я подхожу все ближе, так близко, что оказываюсь буквально в нескольких дюймах от нее.
– Ты любишь меня? – Я кладу ладонь на пояс ее халата.
– Да, идиот! – Она облизывает губы, а потом закусывает нижнюю. Черт, она знает, что это сводит меня с ума. – Я же тебе уже сказала это. Ты думаешь, это проходит через пару дней, как временная татуировка?
Смеясь, я наклоняюсь, отвожу в сторону тяжелую махровую ткань халата и целую ее ключицу. От нее пахнет шампунем и тем нежным, мягким запахом, который я не смогу забыть даже за миллион лет, – жимолостью и нагретым камнем, Харлоу и мной.
Я развязываю пояс у нее на талии и распахиваю халат, со стоном глядя на ее сияющую обнаженную кожу, золотистую и такую нежную.
Она закрывает глаза и хрипло стонет, когда я провожу ладонями по ее бедрам вверх, к груди, и снова обратно, притягивая ее к себе.
– Прости меня, – говорю я, уткнувшись в ее теплую шею. – Я рад, что нам не надо много обсуждать, но все-таки хочу это сказать. Прости, что я сбежал из города, прости, что не поговорил с тобой вчера. И, черт возьми, прости меня за то, что я не позвонил, чтобы узнать, не беременны ли мы.
Она слегка отталкивает меня, чтобы заглянуть мне в лицо:
– Мы?
– Черт, Харлоу, ты же не одна в этом участвовала.
Она соглашается, кивая с улыбкой:
– И ты меня прости.
– Детка, это были две недели гребаных мучений.
Она молчит, уткнувшись лицом в мою шею. Через несколько секунду она всхлипывает и кивает, и до меня доходит, что она плачет.
Я отстраняюсь немного, чтобы видеть ее, беру ее лицо в ладони:
– Эй… нет, не надо. Я…
– Я думала, все кончено, – говорит она. Я поглаживаю большими пальцами ее щеки. – Там, на лодке. Я думала, ты больше не хочешь со мной быть. И не представляла, как мне тебя забыть. Мне раньше не надо было никого забывать.
– Я бы этого не допустил.
– Но ты уехал! – Она взглядывает на меня, и по ее щекам ползут еще две слезы. – Ты просто уехал и не стал со мной разговаривать, и это было так ужасно, потому что я ведь только с тобой поняла, что нашла своего человека. И что это ты.
В груди у меня все переворачивается, и я рывком снимаю рубашку через голову, а потом прижимаю Харлоу к себе. Мне нужно почувствовать ее кожу своей, нужно, чтобы мое сердце было как можно ближе к ее сердцу, и она сбрасывает халат, прижимается ко мне, обвивает руками мою шею.
Харлоу, которую обычно видят другие, – это сила, с которой нужно считаться. А вот такой ранимой Харлоу бывает редко. Она только что призналась, что чувствует то же самое, что и я: что это оно самое, что я нашел свою девушку и что эта девушка – она. И я очень не хочу все испортить.
– Мы будем говорить всегда и обо всем, – обещает она, уткнувшись мне в плечо. – А ты никогда не бросай меня больше. Поклянись.
– Клянусь. – Я отстраняюсь и целую ее, легко, почти мимолетно коснувшись ее губ и думая, что это будет просто маленький поцелуй в знак подкрепления клятвы. Но ее рот приоткрывается, и звук, который она издает, представляет собой нечто среднее между рыданием и стоном. И, черт меня побери, это самый сексуальный звук, который я когда-либо слышал от нее, потому что он такой… настоящий.
Ее язык тут же скользит по моим губам, зубам, моему языку, и от ее умоляющих страстных постанываний у меня совершенно сносит голову. Она проводит руками вдоль моего тела вниз и прижимает ладонь к переду моих джинсов, и если я и раньше был уже возбужден, то от ее прикосновения возбуждаюсь еще больше и хочу ее так сильно, что мне как будто под кожей чиркнули спичкой.
