Хотя вроде бы однозначных достаточно: выходить замуж нужно девственницами, православному жениться на православной, мусульманину – на мусульманке, иначе не видать вам, ребята, светлой, сытой старости.
Много однозначных, но к вопросу дочери они не подходили. В методичке на этот случай я нашел только: «…и далее по усмотрению Центра».
Поэтому я ответил дочке так: конечно, это прозвучит дико, но делай только то, что полезно Родине. Детали операции тебе подскажут интуиция и совесть непосредственно по ходу. Дочка кивнула и перешла в другую школу.
Она хочет себя посвятить борьбе с сахарным диабетом.
Я ее мотивировал нашей семейной предрасположенностью к этому недугу. По женской линии. Я нашел на своем телефоне музыку для клавесина, включил и сказал: «Вот ты сейчас влюбляешься в кого-то, наверное, а своего ребенка ты будешь любить вдвое больше, ты же девочка. Представь, что ребенок болен сахарным диабетом». Потом мы с дочкой посмотрели пятнадцатиминутный ролик «Диабет – окончательный приговор?».
По окончании просмотра дочка спросила: «Почему я?» Я ответил: «Потому что у тебя пятерки по химии и биологии. А если что-то получается, то получается всегда. Редкая удача – сразу найти свой талант. Тебе очень повезло. Это за то, что отличница, за то, что у тебя пояс по айкидо, за то, что научилась хорошо готовить. Блинами отца балуешь». И выключил музыку.
Дочка сказала: «Вот только не надо, папа, этих штучек!» Потом твердо решила поступать в медицинский и перешла в школу с химическим уклоном.
Мальчиков легче мотивировать в тире. «Вася!» – Выстрел. – «Ты любишь папу?» – Выстрел. – «Люблю». – Выстрел. – «Тогда почему у тебя такое ленивое лицо? Тебе Родину защищать, меня содержать в старости, маму баловать, свою семью кормить». – Выстрел. – «Тебе нельзя ленивое лицо». – Выстрел. – «Тебе нужно книжки читать, спортом заниматься и думать, думать, думать!!!» – Выстрел, выстрел, выстрел. – «Понял?» – Выстрел. – «Понял». – «Тогда, если ты не прочел в день сто страниц, день бесполезный». – Выстрел, перезарядка.
Как мотивировал остальных детей, упоминать не буду – их два пулеметных расчета, журнала не хватит.
Мотивировать детей можно только с пяти лет. До этого им нужно рабски служить. До этого они ничего не понимают, кроме любви. Во всяком случае, так написано в методичке.
Просто кино
Кино – это моя жизнь. Просто жизнь. Как у рыбака – просто море.
В кино я пришел, как только понял, что волшебником мне не стать по законам физики, а самая близкая по профилю профессия – кинорежиссер.
Осознание произошло на пруду в деревне, где мы прыгали с «тарзанки» в воду, ближе к оранжевым кувшинкам. Мне было четырнадцать, и я уже начал перебирать в голове варианты, каким образом лучше воздействовать на будущую реальность. На тот момент я преследовал отнюдь не прагматичные цели, а был категорически настроен сказку сделать былью.
Мне хотелось достичь той степени величия, после которой я приеду в деревню, никому не сказав, из Москвы или из Сан-Франциско – неважно, приеду один, приеду ночью.
Припаркую роскошную машину у заснеженных елок на обочине, в трех километрах от деревни, спущусь в поле, лягу на хрустящий снег, буду смотреть в звездное небо и пить виски из золотой фляжки. Неподалеку прошумит электричка из Малоярославца. С платформы за перелеском потянутся через поле последние пассажиры. Идущие с мамой шестилетний мальчик и десятилетняя девочка случайно увидят меня в ночном поле. Но маме не скажут, только еще раз обернутся. Дома с мамой поделятся, когда она будет на кухне продукты в холодильник складывать. А она ответит: «Я с ним в одном классе училась, пока он в Москву не уехал. Может быть. С ним все может быть».
Хотелось бы звездопада на «коду», но к своим четырнадцати, как я уже упоминал, я был законченным прагматиком. На идею с кинорежиссурой меня натолкнул третий просмотр кинокартины «Обыкновенное чудо». Поскольку моя любимая бабушка Маша, выйдя на пенсию, продавала билеты в сельском клубе, я пересмотрел все кино, которое туда привозили.
Больше всего я видел «Повторный брак» с Бельмондо. Отчего-то селянам полюбилась именно эта лента. Все мои представления о взаимоотношениях полов навязаны приключением обаятельного бретера и роковой красотки во Франции восемнадцатого века. Особенно меня чарует эпизод в самом начале, когда мальчику и девочке цыганка нагадала, что она будет принцессой, а он покорит Францию. Так ведь и было. Обожаю законченные, величественные истории.
Сразу за принятым в момент полета к кувшинкам решением я прожил положенные до поступления во Всесоюзный государственный институт кинематографии четыре года и поступил в него. За следующие шесть лет успешно окончил престижный вуз, снял положенный «полный метр», получил положенные призы и с удовольствием отказался от режиссерских амбиций. Это было слишком энергозатратно.
Как Лувр одним калорифером отапливать.
И зависимость от каждого негодяя из Госкино.
Я изменил направление сил в сторону изящного слога. Позже, в девяностых, это меня спасло. Когда мир Окуджавы и Тарковского продался новым жизненным ценностям за пять минут, как вокзальная шлюха, литература стала спасением.
Тогда для киношников «снимать за деньги» – это был удар «под дых». Часть спилась. Да что там часть – все спились. Осталось человек сорок – гвардия древних приоритетов.
Вот изящный слог напрямую не зависит от денег и власти. Это то, о чем ты думаешь, засыпая.
И отдача, что по мне, несравнимая.
Сидишь на вечернем сеансе в полупустом зале на последнем ряду и свидетельствуешь, как те, кого еще три месяца назад не было, живут своей жизнью, влюбляются, ссорятся, побеждают или проигрывают. Они появились из ничего в тот момент, когда ты надевал тапок, чтобы пойти выключить свет на кухне. Вот где кино!
А бестолковые гулянки среди людей, не знающих, «как еще» сообщить окружающим, что они есть… не по мне. Тем более что за меня эту новость «есть кому» сообщить.
Сейчас будет звучать неубедительно, но…. ради создания атмосферы: мне опостылело сталкиваться с собственным изображением, куда глаз ни кинь. Я соскучился по другим, умным, красивым лицам. И эта шиза – кино тоже. Как и заброшенные пустыри на «фабрике грез». Где томятся души прежних кумиров, скованные золотыми цепями своих экранных образов.
Никто никогда, в том числе и сами кумиры, уже не сможет вспомнить, как выглядел мир до того момента, когда этот мир обратил на них внимание. Когда они были еще нужны сами собой, а не сфабрикованными биографиями призраков. Ах, если бы воспитание позволило мне рассказать хотя бы парочку этих печальных историй! Но бабушка не рассказывала мне сюжет фильма, который будет вечером в клубе.
– Это все обесценивает, – говорила мудрая старушка.
В ином случае вы бы обязательно узнали о жизни двух влюбленных артистов, которым так и не удалось быть вместе, потому что они «посвятили себя сцене». О чем они с заговорщическим восторгом шептали, сидя в тридцатых годах на краю фонтана у Покровских ворот, и о чем они устало кричали друг другу сквозь порывы ноябрьского ветра в 1999 году, прогуливаясь по набережной Ялты, за несколько месяцев до почти синхронной кончины на разных концах столицы. Хотя я, наверное, не стал бы рассказывать эту историю, потому что я даже их имен не помню. В этом беспамятстве и заключается сокровенный смысл самого настоящего кино.
