– И что? – нисколько не зацепило Анну.
– Тогда это было чем-то новым, необычным. Возможно, из-за того, что к авто по-другому относились. Для 1979 года, когда он раскрасил собственный автомобиль, чем Бог послал, это было круто. Художественный образ, движущийся в пространстве, как новый мазок в истории живописи.
– А в чем фишка?
– Картина, если машину можно так назвать, должна была раскрыться в движении. Он показал миру, как выглядит скорость. Попытка передать абстрактное. Похоже на съемку фотоаппаратом на большой выдержке. Когда авто движется на большой скорости, все линии смазываются в одно пятно.
Иногда Анна исчезала из эфира, слух ее отключался, она просто наблюдала за Борисом. Как он был ровен, спокоен, с одной стороны уверен в себе, с другой – безразличен и даже ленив. Она пыталась понять его темперамент, услышать ритм его сердца, где ускоряется, где замедляется. Уравновешенность Бориса так ее пугала, что даже мурашки по коже бежали врассыпную. Неужели влипла? Все это ощущение можно было назвать позитивом. Его большая светлая голова, словно купол собора Святого Петра, блистала умом и выразительностью. От голоса несло умиротворенностью. Только чувства были закрыты где-то глубоко, лишь темные глаза и мимика время от времени приносили весточки от них. Руки медленные, но сильные и уверенные. Вот бы они меня сейчас обняли.
– Кстати, знаешь, что именно дизайн принес первый успех Уорхолу? Потом были банки супа Кэмпбелл. Суп отразил всю безликость и пошлость масскульта, убогий менталитет западной цивилизации.
– Он был теплый? – снова посмотрела на сильные руки Бориса Анна.
– Кто? Суп? – рассмеялся Борис. Он получал удовольствие от неожиданных выходок Анны, они озаряли все вокруг, как неожиданные выстрелы в благопристойной тишине общения.
– Да.
– Скорее всего, нет. Вообще все картины Уорхола довольно холодные, в кислотных тонах.
– Значит, ты не пробовал этот суп?
– Нет, я не люблю консервы. Консервы – это для консерваторов.
Иногда Борису было трудно понять Анну. Он смотрел в ее красивые глаза. Искренние и чистые. Не очень большие. Яркие, эмоциональные, они полностью зависели от настроения, которое могло качнуться просто от подземных толчков. Возникнуть из ниоткуда, «вдруг», потом уйти в себя. Природная естественность Анны только усиливала любые проявления эмоций. Подсвечивала. Только что было темно, и бац, включился свет. Брызнули яркие, сильные эмоции через немного торопливую речь и жесты, но это были не нервы, это она сама. Лампочка. Ему неожиданно захотелось ее обнять. И поцеловать. Неужели влип? Стоит только влюбиться, и мир больше не крутится вокруг тебя, он начинает крутиться вокруг предмета твоей любви.
– Я думала там все романтичнее: роман с Монро, ревность, измена, жена застукала.
– О, это была только красивая фата для народа. Горько! – допил водку Борис, обнял Анну, которая сидел совсем рядом и поцеловал в самые губы.
– Горько, действительно, горько, – освободилась от объятий Анна, чтобы заесть поцелуй мороженым.
– Водка разрушила семью, – улыбнулся Борис.
Рим. Отель
Ночью мне почти не спалось и снилась какая-то ерунда.
Вечер! Темно, иду по дороге встречать Бориса. Подъезжает машина, полная незнакомых людей, со словами: «Ты Бориса идешь встречать?» Я в ответ: «Да!» – «Мы знаем, где он; давай довезем». Я: «Хорошо!» Везут, я понимаю, что что-то не так. Спрашиваю: «Куда мы едем?» Парней было несколько, всем около тридцати. Услышала в ответ «молчи!», отключили меня. Проснувшись, я оказалась в незнакомом доме, одна, пристегнута наручниками к батарее. Батарея горячая, мне жарко, часы отбивают десять раз, входит человек, я спрашиваю: «Что вы хотите со мной сделать?» Ответ: «Молчи!» И тут я понимаю, что нужно предпринимать меры, иначе я сойду с ума. Я отвечаю: «Я хочу в сортир». Он расстегнул наручники и повел меня через комнату, где сидела за столом вся компания, и самое кошмарное, что среди них был Борис. Он увидел меня и отвел глаза. Мне захотелось крикнуть: «Борис!» Но не смогла, голоса не было. Сортир находился на улице, вокруг – огороды, я поняла – вот сейчас нужно бежать. Выйдя из туалета, я перелезла через забор и побежала через эти огороды. Бегу по полю, самой страшно, очень страшно! Снова слезы, оборачиваюсь и вдали вижу: светят фонари, и те люди бегут за мной. Сердце бежит впереди меня. Споткнувшись, падаю в яму, чувствую что-то мягкое. Мертвая Мэрилин Монро. Слышу – они ближе и ближе. Ничего не оставалось сделать, как укрыться ею. Безумный страх сковал меня, хотелось кричать, но я не могла. Они прошли мимо со словами «найдем суку – убьем». Когда стихло, я выкарабкалась из ямы и побежала снова на огни. Впереди было шоссе, стала тормозить машины. Наконец одна из них остановилась, за рулем сидел шеф, я села в машину. Он довез меня до дома. Дома меня ждали родители. Они отругали меня, спрашивая, почему я не отвечала на звонки. Проснулась вся в поту от звонка телефона. Звонил Борис.
– Как спалось?
– Кошмарно.
– Бывает. Какие планы?
– В душ пойду, – сонно ответила я.
– Отлично, тогда заеду через час. Поедем на дачу Боргезе.
– На шашлыки?
– Проголодалась? Я постараюсь быстрее.
– Хорошо, – повесила я трубку.
Рим. Виа Маргута
Мы с Борисом шли по скромной улочке в самом сердце Рима, передавая бутылочку друг другу. Вино приятно щекотало душу. Стены, выцветшие от времени, как старая одежда, что сушится после стирки, нависали над нами и, кажется, даже прислушивались, пытаясь понять, о чем мы говорим.
– А что с современным искусством сейчас?
– Сейчас оно живет по законам большого и малого бизнеса, первые продаются, вторые торгуются, – не без сарказма ответил Борис. – В основном все устаканилось, галеристы бдят своих коллекционеров, те, в свою очередь, не хотят выбрасывать деньги на ветер. Одиночки убиваются или рожают на публику. Войны, эпидемии, миграции, все это снимается как кино, с нескольких камер, с хорошего ракурса. Случаются, конечно, и разные мистификации.
– А в России?
– В России современного искусства нет, есть классика жанра, есть неплохие копии Запада, впрочем, как и в литературе, как и в музыке. Видимо, передышка. Какие-то вспышки, факты скорее подаются как политические акции, чем как чистое искусство. Вообще там еще с советских времен все оценивается с политической точки зрения. Врагов рисуешь или своих? Сейчас вроде как стало свободнее, но мерила те же. Подумаешь, кто-то спел в церкви. Баптисты и сектанты на Западе давно этим живут. Они еще в старину устраивали ритуалы и шабаши с коллективным сексом и бог знает чем еще. Это все повторные концерты.
– Гастроли.
