Николай получил тяжёлое ранение в область сердца. Видишь, тут кровь на левой стороне ленты планки?
– Да, ба, вижу. Я сразу поняла, что это кровь!
– Это его кровь!
Коля всё время был без сознания. И вдруг тихонько зовёт Савелия. Савва остановился, опустил его на траву. А Николай открыл глаза и тихонько говорит:
– Умираю я, Савва. Возьми мою медаль. Пусть она тебя хранит лучше, чем меня.
Савелий успокаивает его, а сам понимает, что последние минутки живёт друг. А Коля продолжает:
– Савва, обещай мне, что после войны ты съездишь ко мне на родину и навестишь мою Лидушку. Если она не забыла меня и будет солдатской вдовой, то отдашь ей мою медаль. Если же Лида с другим будет, оставь её себе. Пусть жена будет счастлива, а медаль вроде как постоянный укор за меня. Сделаешь, Савва?
Дедушка, конечно, обещал ему всё исполнить.
Так и умер Николай у него на руках. Снял он медаль с гимнастёрки, а тело Николая прикрыли ветками деревьев, времени не было, немцы по следам шли, а ребята, что остались, отстреливались. Савелий не мог об этом потом говорить без слёз. Вот и мне, когда рассказывал, слезами весь уливался. Виноватым себя считал, что схоронить по-человечески не смог друга.
– И что? Он был у его жены?
– А как же, был. Только война для дедушки не закончилась в 45-м. Его, как опытного разведчика и специалиста в области бухгалтерии, перевели в мае 1945 года в Варшаву в комендатуру в качестве заместителя главного бухгалтера. Поручено ему было наладить снабжение населения Варшавы и наших частей продовольствием.
Год Савелий пробыл в Варшаве. Рассказывал, что много наших солдат там погибло. Люди фронтовые привыкли воевать в открытую и оказались неготовыми видеть противника, когда тот стреляет из-за угла, под прикрытием ночи, когда проявляет своё коварство, днём руку жмёт, а в темноте выслеживает и стреляет. Пригодился Савелию тут опыт разведчика. В апреле 1946 года, наконец, и для него закончилась война. Был демобилизован.
Но после смерти Коли у дедушки даже лёгкого ранения не было! Он всё говорил, что это заговорённая медаль Николая помогла ему, а может, просьба его.
Попал дедушка на родину Николая только в мае 1946 года. Сошёл он с поезда в Челябинске, когда ехал уже домой. Добрался до деревни, в которой жил Николай. Я не помню её названия. Разыскал Лидию, жену Колину. Она получила извещение о гибели мужа летом 1944 года, а через год вышла замуж.
Новый муж её был тоже фронтовиком. Посидели они вечер, потолковали. Дедушка рассказал о гибели Николая. А муж Лидии и говорит: «Не суди нас, Савелий. Одноклассники мы. Всегда я любил Лиду. Ну а как пришёл с войны да увидел её, понял, что не забыл я свою любовь. Ждём ребёнка скоро».
Сначала дедушка осерчал на Лидию. Мол, быстро забыла своего Николая. Медаль, как и просил Коля, не отдал ей.
– Вот такая история этой медали, Светланка.
Сорок пять лет прошло, как умер мой дедушка Савелий Григорьевич, давно ушла из жизни моя бабушка. Я часто смотрю на боевые награды моего деда и на медаль «За оборону Сталинграда», орошённую кровью.
Ленинградский тополь
Мария Васильевна медленно подошла к окну. Раздвинув лёгкую портьерную ткань, навалившись на подоконник всем своим грузным телом, она пристально стала смотреть в окно, слегка покачивая головой и разговаривая сама с собой.
– Стоишь, всё так же стоишь, словно огромный чёрный скелет. Посмотри, какое яркое и тёплое солнце! Как всё вокруг ликует! А ты, как мрачное напоминание о страшных днях пережитой войны, разбросил свои голые, почерневшие ветви, даже твои редкие мелкие листья не скрашивают черноту.
Её слова были обращены к умирающему старому тополю, который простирал свои засыхающие ветви высоко-высоко, упираясь в голубое небо.
– Да, мало уж кто помнит твою историю, да и мою тоже. Вот состарились мы с тобой, дружище… Состарились. Может, и впрямь тебя пора спилить, чтобы не омрачал жизнь? Что ты молчишь? Ведь раньше в твоих ветвях любили селиться птицы, а в тени жаркими летними днями играли дети. А сколько их было!
Старая женщина замолчала, предавшись своим воспоминаниям. Марии Васильевне перевалило за девяносто, почти всю свою жизнь она прожила в этом большом сибирском селе, глубинном, удалённом от городов и дорог. Её седые, когда-то пышные волосы, выбились из-под тёмного платка, который покрывал не только голову, но и широкие плечи. Тяжело опустив руки, она, казалось, не моргая, всё смотрела и смотрела на старый, почти засохший тополь.
Он, этот тополь, был молчаливым свидетелем многих событий в её жизни. И вот теперь они вместе завершают её, он – свою, а она – свою. Её лицо, когда-то красивое и волновавшее многих из мужчин, покрылось морщинками. Они мелкой сеточкой испещрили всё лицо. Глаза, некогда голубые, стали бесцветны. Старая женщина чувствовала приближение кончины. Эта мысль, когда-то пугающая её в юности, теперь воспринималась совершенно спокойно. Груз жизни стал тяжёл, а тело плохо слушалось. Но память сохраняла чёткие образы прожитых лет. В них было всё: проводы любимого Ванечки на войну, известие о его гибели и дети. Самые главные события связаны с детьми, с их судьбами и встречами.
Пятьдесят детей в возрасте пяти-шести лет привезли в село зимой 1942 года. Это были дети из блокадного Ленинграда. Крохотные девочки и мальчики, исхудавшие настолько, что казались лилипутами-старичками со сморщенными личиками, глубоко запавшими почерневшими глазами. Некоторые из них не ходили. Истощённых и измученных тяжёлой дорогой, морозами и бомбёжками вражеских самолётов, их, едва живых, в крытой машине, промёрзших и голодных, доставили в совхоз.
Маша в ту пору после окончания педагогического училища первый год работала в местной школе учителем начальных классов. И вот её, совсем ещё девчонку, назначили заведующей детским домом. Какой там дом? Это было здание совхозной конторы! Вот сюда-то и привезли малышей. Мария испугалась такой ответственности! Но директор совхоза Лидия Кузьминична, заступившая на должность в июле 1941 года после отправки на фронт из села большинства мужчин, среди которых был и её муж Фёдор Васильевич, была назначена директором на бывшую должность мужа.
– Машенька, не бойся! Бери детей, мы, бабы, тебе поможем. Время сейчас такое, нельзя трусить, надо спасать деток! Они, горемычные, и так натерпелись, насмотрелись на смерти. Видно, Господь их пощадил от смёртушки. Маруся, ты уж возьми деток! – тихим и даже ласковым голосом уговаривая юную учительницу, вздохнула Лидия Кузьминична.
– Завтра соберу наших баб, пособираем тёплых вещей для детей, съестного, картошкой запасёшься, пшеном. Нешто не поделятся? Тяжело, конечно, но сердце-то у каждой есть. Весна придёт, пристройку к основному зданию для кухни и спаленки сделаем, огород разобьём. Зиму бы только продержаться! А там уж полегче будет. И я тебе подмогну, подмогну, не бойсь, девонька. На фронте да в трудармии, думаешь, как? То-то и оно! Берись!
