Фуражир
– Дядь Вань, сбирайся! Поехали! – громко закричал Саня, открыв лёгкую калитку ограды усадьбы Бойковых.
– Иван Владимирович! Готов? Ты погоди маненько, сейчас Пашка придёт, и снесём тебя до твоей телеги.
– Ох, мужики! Что бы я без вас делал? Ведь такого дядьку таскаете! Война, война, что ж ты наделала…
– Ничего, дядь Вань, это вовсе и не тяжело! – продолжил обычный утренний разговор Павел, подойдя к высокому крыльцу дома.
Тем временем на порог выполз безногий Иван Бойков. Жившие по соседству совсем ещё молодые ребята Саша и Павел подхватили под руки безногого инвалида и понесли к телеге, стоявшей неподалёку.
– Ан нет, ребятки! Спасибо вам! Всё лето меня носите! Я бы и впрямь сам не управился.
Сев на обычное место, он потянул вожжи, и далеко не молодой жеребец по кличке Белый тронулся и слегка потрусил по просёлочной дороге.
– Ну, бывай, дядь Вань! Вечерком подмогнём опять!
– Бувайте, ребятки! – повернув голову в сторону уходящих парней, попрощался со своими соседями Иван Владимирович.
Взяв в свои скрюченные и неразгибающиеся пальцы кожаные концы вожжей, слегка дёрнул их на себя. Белый подошёл к следующему дому и остановился.
– Матвеевна! Матвеевна! Давай свою передачку с провиантом! – громко закричал он. Тотчас на пороге избы показалась немолодая женщина, в руках она держала небольшой узелок из белой тряпицы.
– Утречко доброе, Иван Владимирович! Ты прям как часы! Хочь времечко по тебе сверяй! – приветливо улыбаясь седому вознице, ответила Евдокия Матвеевна.
– Доброе, доброе, Матвеевна! Вот ставь сюды, – обратился он к женщине и показал на край телеги.
– Ты уж не разлей молочко, Ваня! Смотри, чтоб пробка из бутыли не вылетела. Мой-то, прям как телочек, не могёт без него! Да там ещё картошечка с лучком да краюха хлеба.
– Не бойсь, всё справно довезу до сынка твоего! Ну, пошёл, Белый!
И лошадь вновь затрусила к следующему дому. За калиткой его уже поджидала девчушка, в руках которой был тоже небольшой узелок.
– Лидуська, ты уже поджидаешь меня? Когда же ты только спишь, хорошая моя? – обратился он ласково к подошедшей к нему девочке лет двенадцати.
– Хворает нынче мамка опять, – со вздохом ответила Лида.
– Значит, ты сёдня кухарка? – с любовью глядя на девочку, продолжал разговор Иван. – Потерпи, лебёдушка, потерпи, оправится твоя мамка, обязательно оправится.
– Конечно, дядя Ваня! Долго только что-то, уж два года как война закончилась, а мамка, как после похоронки занемогла, так и хворает. Иногда бывает чуть лучше, даже управиться по хозяйству поможет. Но это редко случается, а то всё лежит бледная, как стенка, – продолжила разговор девочка.
– Ничего, милая, подымется твоя мамка, непременно подымется! Ты только верь да потерпи малость, лапушка. Горе-то оно не быстро отпускает, так-то, Лидушка. Да и брат твой Миша молодец! Не всякий взрослый мужик знатно сможет хозяйство вести! Давай, Лидушка, передачку с харчами для брата твоего.
Нагнувшись к ребёнку, Иван подхватил узелок и поставил его рядом с узлом Матвеевны.
– Ну, Лидушка, до завтра! Поехал я далее.
И вновь медленно зашагал Белый к другому дому. Пропустив несколько жалких строений, где не было мужиков, Иван вскоре вновь потянул вожжи.
– Стой, Белый! Тпру! Стой! Никаноровна! Никаноровна! Давай прокорм своим работникам.
По ровной ограде и обновлённому дому было ясно, что здесь мужчины есть. На крыльцо вышла старушка, повязанная чистеньким белым платочком.
– Возьми, возьми, Ваня! Вот постряпала маленько оладушков для сынов, да молочка с кваском тут, да с огорода кой-чего. Ты, Ваня, поешь оладьев, горяченькие ещё. Я и на твою долю пожарила. Поешь! – приговаривала она, подавая увесистый узел.
– Спасибо, Никаноровна! Испробую твою стряпню, спасибо.
– Поешь, поешь, мил человек, там и сметанка есть! Не побрезгуй!
– Да что ты, Клавдия Никаноровна, говоришь такое! Непременно спробую!
Приняв поклажу, возница продолжил свой путь.
Объехав дворов тридцать, собрав узлы со съестным, Иван направил Белого к колхозным складам за фуражом. Жеребец пошёл живее, телега, громыхая и поднимая пыль по деревенской дороге, покатилась к зерноскладам.
– Вот ведь умная тварь! – рассуждая сам с собой, заговорил Иван. – Всё ты понимаешь, Белый! Знаешь, что и тебе сейчас отвалят меру фуража, наешься вдоволь. Вишь, как заспешил! Поехали, друг, поехали!
Подъехав к открытому складу, развернув телегу, Иван Владимирович стал ждать, когда её заполнят фуражным зерном. Каждое утро он привозил фураж на прокорм колхозным лошадям, занятым на сельскохозяйственных работах: весной – пахотных и посевных, летом – сенокосных, осенью – уборочных. Так, почитай кроме зимы, жили немногочисленные сельхозбригады в лесных шалашах. И теперь был разгар сенокоса. На косице работали все мужчины и мальчики-подростки, которые с войны выполняли всю нелёгкую мужскую работу в поле и дома, быстро забыв про недогуляное детство.
Дорога пошла лесом. Утренняя прохлада, аромат трав и пение птиц навевали на раздумья. Иван Владимирович умиротворённо предался воспоминаниям. Белый, хорошо зная дорогу и без возницы, шёл не спеша, телега перестала громыхать на мягкой, поросшей травой лесной дороге.
Ивану шёл двадцать восьмой год! Для односельчан седовласый инвалид давно уже стал Иваном Владимировичем и дядей Ваней. Да и сам себе он казался стариком. Так уж всё сложилось, ничего тут не попишешь! Только чёрные глаза сверкали живым горячим огоньком, выдавая истинный возраст Ивана. Обрубок! Думал, что человеком больше не станет. Если бы не мать, Аксинья, или просто Синечка, как её прозывала вся деревня, может, и пропал бы он, а потом Маша, Машенька… Любимая… Верная жена…
В ноябре 1941 года Ваню, двадцатилетнего юнца, призвали в армию. После месяца учебки прямиком отправили на фронт. Иван почти ничего не помнил о его единственном бое с ненавистным врагом, который произошёл на можайском направлении под Москвой. Он, как и все молоденькие солдаты, рвался в бой бить фашистов. С этим настроем и пошёл в свою единственную атаку. В декабре стояли нешуточные морозы. Он не чувствовал холода. Одержимый предстоящим сражением, нетерпеливо сидя в траншее окопа, ждал команды. И вот он бежит в атаку, распалённый, не чувствуя страха, опасности. А дальше – взрыв и чёрный провал.
Очнулся Иван в госпитале. Хотелось пить. Губы потрескались. Сильная боль в ногах. Старенькая нянечка, как позднее выяснилось, звали её Алёна Тимофеевна, поняла, что раненый пришёл в сознание, и побежала за врачом. После непродолжительного разговора с ним Иван понял, что ему ампутировали обмороженные и израненные ноги. Руки тоже обморожены, но целые, только пальцы скрючились и не разгибаются. Осознание своей неполноценности пришло постепенно. Но, когда он это понял, отчаяние охватило двадцатилетнего парня. Иван решил не возвращаться домой и не писать матери и невесте.
