– Я устала, – сказала Ивга шепотом.
– Что?!
– Я… не могу. Сегодня. Я просто не могу. Я устала.
Она смотрела, как удивление и досада на его лице сменяются обыкновенным огорчением. Потом он со вздохом отвернулся:
– Извини… Конечно, отдыхай. Завтра.
Открылась потайная дверь; стоявший за ней парень, один из тех мордоворотов, которые сопровождали Ивгу внутри Дворца, приглашающе отступил в темный коридор.
Ей вдруг сделалось тоскливо. Пусто и одиноко.
– Можно я…
Он уже думал о другом. Ее вопрос выдернул его из пучины размышлений государственной важности, и потому его бровь поднялась несколько раздраженно:
– Что?
– Можно я погуляю? – спросила она безнадежно. – Без охраны?..
Некоторое время он смотрел ей в глаза. Потом отошел к стене, и удивленная Ивга услышала щелчок выключателя. И факел сразу же сделался ненужным и нелепым – Ивга и не знала, что в этой комнате возможен такой яркий свет.
Клавдий вернулся. Встал перед Ивгой, она не выдержала пристального взгляда и потупилась.
– Я тебе доверяю, – сказал он медленно. – Ты можешь гулять, пожалуйста, сколько угодно… Иди…
Уже в коридоре ее догнал окрик:
– Ивга!
Она вздрогнула и остановилась.
– Я пройдусь с тобой два квартала, ты не возражаешь?
* * *
Склонялось солнце.
По улицам ходил горячий ветер, смерчиками закручивал пыль, тополиный пух и конфетные обертки. Ивга подумала, что в подвалах Инквизиции все времена года одинаково прохладны и сыры. А вот стайка спортивного вида девчонок, безуспешно ловящих машину на перекрестке, щеголяет бронзовым загаром…
И дождливое лето все-таки остается летом.
Она вздохнула. Ветер поигрывал короткими, легкими подолами веселых летних женщин – и тупо тыкался в непроницаемую ткань Ивгиных джинсов. И отлетал, посрамленный.
…Ветер. Земля, несущаяся далеко внизу…
В теплый вечер вмешалась одинокая ледяная струйка. Струйка того ночного ветра; Ивга вздрогнула, и струйка исчезла.
– Хочешь мороженого?
Ивга мотнула головой; у нее было впечатление, что Клавдий безостановочно делит в уме многозначные числа. Говорит с ней, думает о ней – и о другом думает тоже. И о третьем…
– Вообще, чего-нибудь интересного хочешь? На пляж? Обновку?
Ивга обреченно вздохнула.
Неудобно отвлекать занятого человека. Кажется, что лицо Клавдия – песочные часы, и время, убиваемое на молодую ведьму, истекает…
Здесь, вне подвала, она ему не интересна. Сейчас он задаст вопрос, ради которого прервал свои важные инквизиторские занятия… Сейчас задаст вопрос, получит ответ и уйдет. В одиночестве Ивга сможет привести в порядок мысли и чувства, побродить по городу, как свободный человек… Сожрать, в конце концов, сколько угодно мороженого. У нее, по счастью, полный карман мелочи.
– Ивга, что тебя гнетет?
Хороший вопрос.
Мимо промчался парнишка на роликах. Выскочил на проезжую часть, вильнул перед возмущенно взвизгнувшей машиной, влетел обратно на тротуар и с гиканьем скрылся за углом.
– Я понимаю, тебе в тягость то, что ты делаешь. Что я заставляю тебя делать. Но я надеялся, что ты привыкнешь… адаптируешься. Я ведь привык.
Она кисло улыбнулась.
Он вдруг схватил ее за плечи и резко притянул к себе; она успела испугаться. Она почувствовала на шее его жесткую руку – он, если захочет, запросто может пережать ей сонную артерию…
По месту, где она только что стояла, прокатил другой роликовый парнишка – Ивга успела ощутить проносящийся мимо вихрь и разглядеть огненно-красную кепку со сдвинутым на затылок козырьком. Пацану было всего-то лет тринадцать; в следующую секунду он налетел на железную урну и шлепнулся, проехавшись по асфальту видавшими виды наколенниками.
Клавдий выпустил ее. Она старалась смотреть мимо его глаз.
– Ивга… Скажи, что тебя беспокоит. Это важно.
Его лицо больше не было песочными часами. Ей кажется – или это настоящая, всамделишняя тревога? Его действительно так заботит то, что происходит у нее на душе? Или «это важно» для дела Инквизиции?
– Клавдий, вы любите собак?
– Да, – ответил он сразу и без удивления.
– А кошек?
– И кошек… А что?
– А морских свинок?
– А вот свинок не люблю… И хомяков не люблю тоже. И совершенно равнодушен к рыбкам и попугаям. Что еще?
– Я для вас кошка – или все-таки хомяк? Или подопытный кролик?
В глубине души она надеялась, что он растеряется. Хотя бы на секунду смутится; напрасно надеялась.
– Ты – человек. Разве я чем-то тебя оскорбил? Обошелся как с кроликом?
Ну вот, теперь ей придется оправдываться. Несправедливо обидела доброго инквизитора…
Она нервно закусила губу:
– Мне… грустно. Я не вижу себя… здесь. Нигде. Мне кажется… если я подойду к зеркалу, там отразятся… комната, мои вещи… а меня не будет. Ведьма, которая работает против ведьм. Невеста без жениха… Как будто я ваша вещь – притом дешевая и уже бывшая в употреблении…
– Ты – мой сотрудник, – мягко сказал Клавдий. – Мой союзник. Мой, если хочешь, друг.
– У вас нет друзей.
– Откуда ты знаешь?
Ивга опомнилась.
Вечерело. Где-то далеко, наверное, в открытом ресторанчике за углом, пронзительно звенело банджо. По светло-серому, вылизанному ветром асфальту прошли красные лаковые туфли на невозможно высоких каблуках. Владелицы туфель Ивга не видела – так низко опустила повинную голову.
– Ты что же, Ивга? Опять? Тайное выковыриваешь на свет, делаешь явным?
– Это не тайное. – Ивга решилась на него посмотреть. – Человек, который хоть чуть-чуть с вами пообщается, сразу поймет, что у вас не бывает друзей.
– А профессор Митец?
– Просто приятель. Наверное, по привычке. По старой памяти.
Клавдий чуть усмехнулся:
– Надо полагать, я не способен ни на преданную дружбу, ни на возвышенную любовь.
Она отвернулась:
– На возвышенную любовь… Вы способны. Я знаю.
– Тебе ли не знать… Ты ведь видела ту замечательную кровать, пастбище возвышенной любви…
– Не ерничайте!..
Ей вдруг стало до слез обидно. И не понятно, чья это обида – Ивгина? Клавдия? Или той ведьмы, в чью душу она слазила сегодня без всякого на то права?
– Не ерничайте… Хоть любовь-то… не трогайте. Да, кровать ваша пошлая, да, Назар меня бросил… Но любовь… любви от этого ни холодно ни жарко. Она не спрашивает… Ей плевать, что мы о ней думаем; ей плевать, что нам, вот именно нам ее почему-то не досталось… Но она просто есть. И мне от этого, может быть, чуть легче…
