Клав обшарил карманы. Жетонов не было; впрочем, этот номер относится к числу немногих, для которых платы не предусмотрено…
А, вот ключ. Ключ от съемной квартиры; ключ от двери, за которой тоскливо стонет… нет, не надо вспоминать. Ключ жжет пальцы, прочь его, прочь…
Кусочек металла звякнул в железном брюхе урны. Клав не испытал облегчения.
В телефонной трубке равномерно гудел космос. Клав поднял глаза к единственной звезде, одолевшей и тучи, и заслон высоких крыш; если у космоса есть голос – это голос пустоты в телефонной трубке. Набирай…
Четыре единицы. Запомни, каждый гражданин: один, один, один, один!..
Трубка опустилась на рычаг. Не-ет…
Жуткий звук, поразивший его из-за закрытой двери, повторился снова. В безобразно цепкой памяти. Так, что захотелось зажать себе уши.
«Запомни, каждый гражданин… мы твой храним покой. Четырежды нажми «один»… недрогнувшей рукой…»
Он засмеялся. Недрогнувшей… как прочно заседает в голове всякий мусор, вроде детских стишков…
Чуть ниже клавиатуры некая недрогнувшая рука выцарапала чей-то номер. И нарисовала непристойную картинку.
Трубка поднимается к уху, как пистолет к виску. Никогда не приходилось поднимать пистолет…
Указательный палец четырежды коснулся единицы.
Короткий гудок. Вежливый женский голос:
– Диспетчерская службы «Чугайстер». Говорите.
Он молчал.
– Диспетчерская службы «Чугайстер». Говорите…
Клав дернул за рычаг. С силой, едва не выворотив его из гнезда.
– Не ломай телефон.
Как холодно. Какой внезапный холод.
Клав оцепенел, не сводя глаз с непристойной картинки. В телефонной будочке стало темнее. Потому что снаружи падала тень.
– Клавдий Старж, третий виженский лицей… Ночной сокрушитель таксофонов.
Клав обернулся.
Теперь он вспомнил, где они встречались. На посту дорожной инспекции, где Клав врал про некую проститутку, а подвозивший его водитель смотрел удивленно, с изрядной долей гадливости. А чугайстеров было двое, и говорил в основном тот, который повыше…
– Видишь, как смешно, Клав. Ты не успел еще и номера набрать, а мы уже тут как тут… Во всеоружии. – На ладони, обтянутой черной перчаткой, лежал ключ. Тот, что три минуты назад полетел в урну.
– Да, Клавдий Старж. Ты однажды обманул меня. Провел. Никому, кроме тебя, до сих пор этого не удавалось. Ты далеко пойдешь, Клавдий Старж… – Прозрачные глаза чугайстера придвинулись ближе. – Ты далеко пойдешь, потому что… хоть ты и обманул меня – но все-таки остался жив. Поздравляю.
* * *
Со стороны показалось бы диким – но больше всего сейчас он боялся обрадоваться.
Потому что через несколько минут будет уничтожено положение вещей, превратившее его жизнь в сплошную пытку.
Но он знал, что, если испытает сейчас хоть тень облегчения – никогда себе не простит. Безнадежно падет в собственных глазах, потеряет право именовать себя мужчиной, Клавом, собой…
Но он не почувствовал облегчения.
Он вообще потерял способность что-либо ощущать – просто стоял и смотрел. Окна на пятнадцатом этаже. Неторопливые шаги по лестнице, гул грузового лифта…
Потом они вышли.
И она шла с ними – сама.
Глава 8
Человек, живший четыреста лет назад – Великий Инквизитор Атрик Оль, – и не предполагал, что его подробный, для домашнего пользования писанный дневник будет расшифрован, адаптирован к языку далеких потомков и издан для служебного употребления. Поскрипывая при свече гусиным пером – а Ивга была уверена, что перо, в особенности гусиное, обязано скрипеть, – Атрик Оль скрупулезно переносил на бумагу впечатления прошедшего дня, понятия не имея ни о будущих читателях, ни о своей собственной жуткой участи; книга, которую Ивга начала читать с последней страницы, производила на нее странное впечатление, одновременно притягивая и нагоняя тоску.
Последняя запись была датирована днем смерти автора и казалась бессвязной, рваной, неоконченной.
«Вчера, испытывая сильную боль в правой половине живота, не совершил подобающую запись, посему исправляю упущение с утра… Сударыни мои ведьмы, как представляется, сами устрашились дела рук своих – и за вчерашний день вода не поднялась ни на палец… Так твердят люди, так твердит оставшийся в городе сброд, так полагает даже сам господин герцог – я не спешу разубеждать их, потому как надежда греет и насыщает, если нет тепла и пищи, пусть утешаются надеждой… Я один не усомнюсь ни на мгновение, что сударыни мои не способны собственных безобразий устрашаться – и если сегодня вода не поднялась, завтра жди напасти еще худшей…
А потому я один не могу надеяться – такого рода надежда лишит меня сил, а ведь я должен приготовить для сударыней моих отдарок… Ибо матка, Матерь-Ведьма, затаилась так близко, что я не могу спать, чуя ее дух… И не далее как сегодня я схвачу ее шею железными клещами, которые уже выковала моя воля…
…Мне виделся мир, где сударыни мои изведены под корень. Скучен и сер и бесплоден; однако мир, где сударыни мои расплодились без меры, ужаснее стократ… И нет будущего, камень не стоит на камне, а носится в бесконечном месиве из воды и суши, ни один дворец не устоит, лишенный твердой опоры… Долга, обязанностей… цепей, лишающих нас воли – но дающих нам силу жить…
Красногрудая птица, именуемая также снежной, просит хлеба под окном. Велю служанке накормить ее – в последние скудные дни и служанка сделалась скупа…»
На этом месте записи заканчивались. По всей видимости, Великий Инквизитор Атрик Оль в жизни не написал больше ни строчки – разве что подпись под каким-нибудь последним приказом; короткий комментарий сообщал только, что «в результате прямого контакта с предполагаемой маткой, ставшего, вероятно, причиной скорой смерти этой последней, инквизитор Атрик Оль был обессилен и частично ослеплен, после чего масса собравшихся в городе ведьм получила над ним неограниченную власть. На гравюре неизвестного художника, ставшего, по-видимому, очевидцем событий, запечатлен момент смерти Атрика Оля – ведьмы засмолили его в бочке, обложили соломой и сожгли…»
Она сидела во Дворце Инквизиции, в приемной, в обществе молодого референта, который делал вид, что страшно занят. На стене висел большой экран, на котором без звука шла аналитическая программа. Оторвав взгляд от книги, Ивга увидела знакомое лицо на экране – не то политик, не то журналист, но совершенно точно – лгун; «…очистить, в какой-то мере…»
Ивга включила звук.
– …Все эти скромные и честные, за которых отечески ручалась наша славная Инквизиция… кого она держала на так называемом учете, а значит, на свободе… Так вот, сегодня это действующие ведьмы. И, может быть, уже через год они создадут свою «Инквизицию»! И нас с вами, не принадлежащих к ведьминому роду… а таких через год будет меньшинство… и нас с вами будут брать на учет и сажать в изоляторы. Ведьмы будут править миром, вот представьте себе! Вам не нравится?! Так напомните герцогу, что вы граждане! Что вы платите налоги! Что беспомощная структура, именующая себя Инквизицией, должна либо защитить вас, либо закрыть свою ко…
