— Думаю, Бавкида будет счастлива, — проговорил Менедем.
«Узнает ли она, что подарок был моей инициативой, а вовсе не идеей отца? Сам я не могу ей об этом сказать… И часть меня — благоразумная часть — не хочет, чтобы Бавкида об этом узнала».
Мысли Филодема приняли иное направление.
— Сколько будет одна четырнадцатая часть от пятидесяти пяти драхм? Я не могу сосчитать в уме.
— Я тоже не могу, — сказал Менедем. — Соклей, наверное, смог бы.
— Не важно, в андроне есть счетная доска. Я подсчитаю там.
Отец пошел в мужские покои, где на столе, конечно, лежал абак.
— Тридцать девять драхм — и еще пара оболов сверху. — Филодем погонял бусины взад-вперед по пазам. — Мне придется, дабы возместить стоимость изумруда, переложить серебро из своих собственных денег в те деньги, что предназначены для торговли.
— К чему такие хлопоты? — спросил Менедем.
— Потому что я покупаю камень, изымая его из делового оборота, вот к чему, — ответил Филодем. — Лисистрат будет реветь, как бык, и рычать, как лев, если я этого не сделаю, и он будет совершенно прав. Никогда не жульничай в делах, сын, если хочешь продолжать ими заниматься.
— Понятно, — кивнул Менедем.
«Отец так же суров к самому себе, как и к другим», — подумал он.
Это, бесспорно, вызывало уважение, но не делало общение с Филодемом более легким.
Отец указал на кожаный мешочек с остальными изумрудами.
— Как ты думаешь, где за них дадут лучшую цену?
— Ну, Соклей рвется в Афины из-за черепа грифона.
— А, из-за той штуки. — Филодем снова фыркнул, на этот раз слегка презрительно. — Он должен был заплатить за нее из собственных денег, вместо того чтобы заставлять тебя платить из общих.
— Он думает, что сможет заставить две тамошние школы философов торговаться друг с другом из-за черепа.
Отец фыркнул еще раз.
— Сумасбродные фантазии, только и всего.
— Может, и нет, — ответил Менедем. — С философами никогда не знаешь, чего ждать. Кто может угадать, чего они захотят и сколько за это заплатят?
И он процитировал из «Облаков» Аристофана:
Паря в пространствах, мыслю о судьбе светил…
Бессильна мысль
Проникнуть в тайны мира запредельного,
В пространствах не повиснув и не будучи
Соединенной с однородным воздухом.
Нет, находясь внизу и взоры ввысь вперив,
Я ничего б не понял. Сила земная
Притягивает влагу размышления.
Не то же ли случается с капустою?
[3]
Менедем не мог удержаться от улыбки. Он любил нелепицы Аристофана.
— С капустой? — переспросил отец. — О чем мы говорим — о философах или о салате?
— Наверное, и о том и о другом, — ответил Менедем. — Но в Афинах живут лучшие ювелиры в мире. Не знаю, сколько философы дадут за каменный череп, но думаю, что ювелиры дорого заплатят за изумруды.
Филодем поджал губы.
— Может, ты и прав, — проговорил он. — Разумеется, если только вообще сможешь попасть в Афины.
Менедем хлопнул себя ладонью по лбу.
— Боги, чуть не забыл, отец!
И он пересказал новости, которые услышал в гавани от Мойрагена.
— Птолемей взял Ксанф, ты сказал? — присвистнул Филодем. — Всю Ликию, или почти всю, отобрали у Антигона вот так — просто-запросто. — Он щелкнул пальцами. — Ну и дела…
— А следующий на очереди Кавн, — сказал Менедем. — Враждующие генералы теперь уже так близко, что их драку можно видеть отсюда.
— Это плохо для Родоса, очень плохо, — заметил отец. — Меньше всего нам нужно, чтобы война подобралась к нашему порогу. Чем дольше она будет идти рядом с нами, тем больше вероятность, что кто-нибудь попытается вышибить двери наших домов.
Подобная мысль приходила в голову и Менедему.
Он не любил соглашаться с отцом. Однако, поскольку обычно подобное случалось нечасто, ему редко приходилось об этом беспокоиться. Но сейчас Менедем не мог не сказать:
— Да, это верно. Нелегко оставаться свободным и независимым полисом — по-настоящему свободным и независимым — в наши дни. По правде говоря, начинаешь чувствовать себя килькой посреди косяка голодных тунцов.
— Не спорю, — ответил Филодем.
И снова в его устах это прозвучало немалой уступкой.
«Когда дело касается Родоса, мы начинаем сходиться во взглядах, — подумал Менедем. — Но едва лишь речь заходит о нас самих…»
Он пожалел, что предложил отцу вставить изумруд в оправу и подарить Бавкиде. Отец вполне мог сказать жене, что Менедем якобы поступил так, чтобы доказать: его не заботит возможный дележ наследства с сыновьями, которых она родит. А ведь Бавкида может именно так все и понять и почувствовать облегчение… Или может подумать: «Менедем дал мне этот восхитительный камень». А если Бавкиде такое придет в голову, как она тогда поступит? И как поступить тогда ему самому?
ГЛАВА 3
Соклей успел уже трижды проверить все на борту «Афродиты», но это не помешало ему как следует осмотреть все еще раз. Включая череп грифона, надежно завернутый в парусину и лежащий неподалеку от юта.
Теперь оставалось лишь дождаться, когда подойдут последние несколько моряков и когда принесут пресную воду.
— А потом, — сказал Соклей черепу, будто старая-престарая кость могла его понять, — мы отправимся в Афины и умные люди попытаются разобраться, что же ты из себя представляешь.
Менедем крикнул ему со своего места на приподнятой палубе юта:
— Ты никак беседуешь с этой проклятой штукой? Тебе нужна гетера, чтобы отвлечься!
— Совокупление не может разрешить всех вопросов, — с достоинством ответил Соклей.
— Если уж совокупление не может, тогда скажи мне, что может, — парировал его двоюродный брат.
Прежде чем Соклей успел ответить — причем, скорее всего, между братьями бы разгорелся жаркий спор, — кто-то крикнул им с пирса:
— Радуйтесь!
— Радуйся, — ответили оба одновременно.
А Менедем спросил:
— Чем мы можем служить?
Соклей внимательно посмотрел на незнакомца и понял, что ему не нравится этот человек. Лет тридцати, среднего роста, красивый, хорошо сложенный, с осанкой атлета.
«Неужели я завидую? — спросил себя Соклей. А потом честно ответил: — Что ж, может, немножко и завидую».
— Я слышал, вы плывете на северо-запад, — сказал незнакомец. — Вы будете заходить в Милет?
