Я не верила в чувства шамана или сама была безразлична? Ерунда. Да, для любви слишком рано и есть большая вероятность, что эмоции притупятся, страсть угаснет. Но тут вот какое дело. Любовь, как семечко, растет из первой яркой симпатии. Если симпатии нет, то хоть десять лет жди и тщательно строй отношения по советам психологов, ничего не вырастет. А я кожей чувствовала шамана. Его удовольствие ночью, его всплеск надежды утром, облегчение от моих слов. Я понимала, как для него важно, чтобы я от шока не оттолкнула его. Он ушел с тяжелым сердцем, даже услышав «я подумаю». Мне стало муторно именно в тот момент. Я расстроилась, что разочаровала его.
Разочаровала. Расстроилась. Хотела угодить. Мечтала понравиться и быть в его глазах хорошей. Хотела, чтобы любил.
Мамочки…
Я судорожно вдохнула от ужаса и застонала. Тонко так, жалобно.
Хотела, чтобы любил, боялась разочаровать. Я вела себя с Георгием, как с отцом. Один-в-один. Боль окончательно взбудоражила старое болото, муть поднялась к горлу. Затошнило так, что я стала искать глазами ведро. Я вляпалась в старый капкан по самые уши. На этот раз крепче и надежнее. От отца никогда не видела ласки, зато от шамана получала с лихвой. Маленькую девочку, наконец, кто-то полюбил, она стала нужна. Вот и вывернуться захотелось наизнанку. Жить в тайге? Да! Ревнивая баба-дух, предсказание-кандалы? Да, да, да! Лишь бы не разочаровать, лишь бы не потерять глоток воды в пустыне, иначе я сдохну.
Хотя я все равно сдохну. Когда шаман меня разлюбит и скажет, как Сандаре: «Уходи», я что делать буду? Ничего не останется, я ведь всем пожертвую ради него. Куда я уйду? В ледяное белое ничто таежных сугробов, чтобы наконец-то замерзнуть там насмерть?
Меня затрясло, как в лихорадке. Ногтями я оборвала высохшую кожу с губ, и на язык попал соленый вкус крови. Уходить нужно прямо сейчас, пока я еще понимаю, что происходит. Одеться, сесть на снегоход и уехать. Без меня Изге ничто не угрожает. У него метка смерти пропала, Азыкгай подтвердил. И сам шаман предположил, что мы будем порознь. Если я хоть чему-то научилась за несколько дней, то вот она — узловая точка. Момент, меняющий реальность. Да, да, Изга взял бубен и ушел. Он уже в трансе и не сможет мне помешать. Азыкгай спит, я тихо заберу ключи от снегохода, оставлю записку и уеду.
Так всем будет лучше.
Яиц в картонной коробке осталось всего три штуки. Азыкгай смотрел на них и прикидывал, что лучше. Потратить на оладьи? Молока нет. Тесто завести? С начинкой беда. Будь лето на дворе, собрал бы ягод, а зимой что в пирожки класть? Сушеный шиповник?
А еще яичницы хотелось. Так хотелось, что старый шаман слюной давился. Три яйца как раз на всех, но ведь остынет же, пока молодые проснутся. А проснутся, так ведь не сразу придут. Пока нацелуются, намилуются, нанежатся — день настанет. Значит, он себе одно яйцо пожарит, съест, а им потом на стол соберет. В погребе тушенка есть. «Энзешная», из стратегических запасов страны. Распродают их потихоньку, когда срок годности заканчивается и новым заменяют. Уже не то, что было раньше, но мясо все еще доброе. Одним куском, почти без жира. Такую тушенку с макаронами сварить — милое дело.
Слюну уже было сложно глотать. Азыкгай воткнул вилку в розетку и расчистил стол рядом с плиткой. Почистить бы её. Сковороду тоже. А то перед женщиной-хозяйкой стыдно. Вот так и верят все, что мужики сплошь безрукие и бесхозяйственные. Плитка в нагаре, эка.
Жир разогревался и щекотал ноздри характерным запахом. Белый кусок растаял почти мгновенно, Азыкгай катнул его по черному дну вверх вниз и разбил ножом скорлупу яйца. Желток целый остался. Сейчас бы теплого свежего хлеба. Натереть горбушку зубчиком чеснока и макнуть в рыжую сердцевину яичницы. Чтоб хрустело и таяло на языке.
Старый шаман снял сковороду с плитки и услышал, как открылась уличная дверь. Ирина пришла. Георгий тяжелее топает, а стройную барышню пойди различи в тишине. Шебаршит чего-то там, как мышка. Даже свет не включила. Странно.
Воров Азыкгай не ждал. Тем легкая нажива нужна, в глухомань они не суются. Зачем, ежели полно богатых дворов в окрестностях Якутска? Там и собаки уже знакомые и замки смешные.
— Ира? — позвал шаман. Мышка в сенцах затихла.
Конфуз будет, коль свои женские премудрости искала. От ретивой мужской любви случается, что месячная кровь изливается раньше, чем её ждут. Не беспокоить бы, но у Азыкгая сердце дрогнуло. Ирина зашуршала по карманам одежды проворнее. Испугалась, заторопилась.
— Потеряла чего, красавица?
Старый шаман открыл дверь в сенцы, включил свет и замер. Слишком хорошо помнил, как выглядят одержимые духами люди. Их глаза в половину лица, красные прожилки на белках, кривящийся в гримасе рот. Ирина по-человечески ссутулилась, но смотрела демоном из царства теней. По ногам тянуло стылым сквозняком потусторонней жути. Женские руки напоминали скрюченные лапы мертвой птицы. Длинные, белые, когтистые. Она пыталась порвать карман куртки. С отчаянной ненавистью скребла его ногтями.
Шаманское зеркало где-то в комнате. В мешке с другим ритуальным скарбом. Если дать Ирине посмотреться в него, то вместо глаз у неё будут слепые бельма демона. Или нет? Кто мучил её? Сквозняк прекратился сам собой, Ирина даже плечи распрямила.
— Ключи от снегохода ищу. Вдруг замерз и сразу не заведется?
Голос свой. Говорит, а не шипит. Но одержимостью все равно за версту несет. Глупые цели, странные поступки и железобетонная, несгибаемая воля.
— У меня ключи, — соврал Азыкгай. — Я отдам. Скажи только, зачем тебе.
Одержимые вываливают правду сразу и не задумываясь. «Цветы полить. Запереть рыбок, а то они плавают у меня по венам. Бензин из снегохода выпустить, это зло и скверна».
— Проверить, — тихо ответила Ирина. — Я же сказала.
Она хмурилась. Появилась первая эмоция, отличная от желания делать то, что задумала. Хороший знак. И крючок, запутывающий петли в сложном узоре. Кто туманит разум так, что оставляет клочок свободной воли?
— Пойдем в дом, — позвал шаман. — У меня там.
Она задумалась. Вернее, застыла и проблески разума из взгляда исчезли. Нельзя ей в дом, правильно. Там хитрый шаман Азыкгай схватит её в старческие, но все еще крепкие медвежьи объятия и не даст уйти. А ключи ей затем сдались, что кто-то на улицу гонит. Но почему не пешком? Куда проще, чем на снегоходе. Одна мысль нужна: бежать, бежать, бежать. А здесь мыслей две: бежать и снегоход. Чьи они?
— Где Георгий? — ласково спросил Азыкгай и улыбнулся.
— Там, — выдохнула Ирина. — С духами. Я пойду тогда, ключи у него спрошу.
Подсказки вот так и звучат. В лоб. Сквозняком снова по ногам потянуло. Невеста Георгия скривилась от боли и вырвалась из капкана разговора, в котором её держал старый шаман. Отвела взгляд, повернулась боком и схватилась за ручку двери.
Не успеет, не уйдет!
— Стой! — крикнул Азыкгай больше духам, чем ей. Добыча не уйдет, её разум не достанется чужой воле. Тот, кто гнал хрупкую женщину на мороз, явно не добра ей желал.
