Впереди залаяли собаки.
— Вон усадьба твоего отца, — сказал Кариомер.
— Путь был долгим, — ответил Арминий. — Наконец-то я добрался до отчего дома. Здесь я и останусь, пока не придумаю, как поквитаться с Сегестом за оскорбление, которое он мне нанес.
Стоило Арминию с Кариомером выйти на открытое место, как навстречу им, рыча, лая, скаля внушительные зубы, выбежали четыре или пять здоровенных, мохнатых, похожих на волков псов. То были псы римской породы, но любой пастух или земледелец не пожелал бы лучших. Еще у римлян имелись маленькие собачки, служившие забавой для женщин и детей. Таковы римляне, превращающие в игрушки хороших рабочих псов. Дай им возможность, и они проделают то же самое с народом Арминия.
Арминий прикрикнул на собак, хотя сомневался, что окрик их усмирит. Его слишком долго не было дома, и на всякий случай он взялся за рукоять меча. Если псы начнут наскакивать, придется защищаться, чтобы не дать себя искусать. Кариомер, очевидно, еще больше опасался сторожевых собак: он уже обнажил клинок и расставил ноги, приготовившись нанести удар.
Но окрика Арминия оказалось достаточно. Собаки остановились, и две из них — этих Арминий узнал — склонили набок мохнатые головы. На их мордах появилось такое выражение, что Арминий не удержался от смеха: собаки походили на людей, которые силятся что-то вспомнить. Может, они узнали его по голосу? Или по запаху?
Ему вспомнилась история, поведанная одним римлянином: тот пересказал греческую поэму, которая повествовала о верном псе, вспомнившем своего хозяина. Хозяин вернулся домой после многолетних странствий, и пес, узнав его, умер.
[4]
Арминий мало знал о греках, но, судя по всему, римляне считали их очень умными. Поскольку германцы были того же мнения о римлянах, греки и впрямь были умны… Не так ли? Хотя… Если греки действительно такие умники, почему всем заправляют не они, а римляне?
— Привет, Копье. Привет, Быстрый, — серьезно сказал Арминий и почесал собак за ушами.
Они позволили себя приласкать, а будь на месте Арминия чужак, не избежать бы ему укуса. Остальные собаки, которые выросли или родились уже после отъезда Арминия, смотрели на Копье и Быстрого, словно удивляясь, почему они так привечают незнакомца.
Вот и некоторые германцы привечали римлян, и к таким германцам относились брат Арминия и Сегест. Сегест никогда не скрывал своей симпатии к Риму. Он утверждал, что Германия больше выиграет, чем проиграет, оказавшись под сенью крыл римского орла. Арминий и раньше сомневался в его правоте, а теперь яростно отвергал любое мнение Сегеста лишь потому, что то было мнение отца его невесты, который предал его.
На собачий лай вышел человек с топором — узнать, что происходит. Человек был седым как лунь…
— Отец! — воскликнул Арминий, бросаясь к нему.
— Арминий!
Отца Арминия звали Зигимер. Когда Арминий отправился учиться у римлян боевым навыкам, Зигимер не был таким седым и сутулым. Пожилого германца еще рано было называть стариком, но все же годы брали свое.
Они обнялись, и Арминий забыл обо всем.
— Как хорошо снова видеть тебя! Как хорошо быть дома! — с чувством вымолвил он и расцеловал Зигимера в обе щеки, а потом в губы.
— Как дела у Флава? — спросил отец.
Арминий скривился.
— Когда я в последний раз получал о нем вести, Флав был здоров, — осторожно промолвил он. — Это было… Дай-ка вспомнить… Два месяца тому назад или чуть больше.
— Римляне — глупцы, раз не определили двух братьев в один отряд, где вы могли бы состязаться друг с другом в отваге, — заметил Зигимер.
— Римляне — глупцы, — согласился Арминий, но потом решил объяснить отцу, как римляне смотрят на такие вещи. — Им нет дела, будут ли бойцы состязаться друг с другом в доблести. Им нужно, чтобы воины исполняли то, что приказано.
Он снова поморщился.
— Флаву это всегда хорошо удавалось.
Отец закашлялся.
— Послушание бывает полезно. Я лупил тебя гораздо чаще, чем твоего брата.
— Да, знаю.
На сей раз Арминий ответил кратко, потому что вовсе не хотел размолвок с отцом. Однако все же не удержался и заметил:
— Римская служба пришлась Флаву по вкусу.
Судя по всему, Флав вообще жалел, что не родился римлянином. В своей приверженности ко всему римскому он превосходил даже Сегеста. Арминий тоже уважал римлян, в том числе за их беспощадность, но это не означало, что ему хочется стать таким, как они. Напротив, он лишь укрепился в своей решимости остаться самим собой.
От отца не укрылось, что сын замялся.
— Я знаю, вы с Флавом не сходитесь во взглядах. Но все равно вы оба — мои сыновья.
— Да, отец.
Арминий понимал, что Зигимер вряд ли может что-нибудь к этому добавить.
Несмотря на разногласия между братьями, Арминий тоже был привязан к Флаву, но не доверял ему. Знай Флав, как глубоко презирает Арминий римлян, как негодует на них и как их опасается — об этом тут же стало бы известно римскому командованию. И тогда Тит Минуций Басил вряд ли отпустил бы Арминия домой.
— Раз ты вернулся, — продолжал Зигимер, — заходи в дом и выпей со мной вина, чтобы порадовать мое сердце.
Он кивнул спутнику Арминия.
— И ты тоже, Кариомер. Я в долгу перед тобой за то, что ты нашел моего сына и привел его обратно в Германию.
— С удовольствием.
Кариомер вел себя вежливо, но не отрицал, что Зигимер и впрямь ему обязан. Не приходилось сомневаться, что в ближайшее время он взыщет этот долг, если не с Зигимера, так с Арминия.
Главный дом усадьбы представлял собой внушительное деревянное строение примерно в сорок локтей в длину и пятнадцать в ширину. Четыре крепких столба по осевой линии поддерживали крутую соломенную кровлю, защищавшую обитателей дома от дождя и снега. К восточной стене примыкали стойла, в которых семья держала домашних животных: лошадей, свиней и овец.
У окна, смотревшего на запад, располагался очаг; в хорошую погоду большая часть дыма выходила наружу. В морозные зимние ночи окно закрывали ставнями, а животных заводили в дом. Конечно, тогда становилось слишком тесно и дымно, не говоря уж о запахе, но легче было смириться с этим, чем с потерей скота.
Потянув за сыромятный ремень засова, Зигимер открыл дверь и крикнул с порога:
— Веледа! Глянь-ка, кто наконец явился!
Мать Арминия, сидевшая за прялкой на деревянном табурете (предмете римской роскоши, купленном у заезжего торговца), вскочила и поспешила к сыну, чтобы обнять его и поцеловать.
— Как я рада видеть тебя дома! — приговаривала она между поцелуями.
