Мамед молчал. Хмурый, полуседой, усталый.
– Что вы тут скрываете? Я слышал крик.
Мамед дернулся. Убер кивнул. «Так я и думал».
– Ну же, колись. – Скинхед прищурился. – Кто это кричит?
– Не знаю, – сказал Мамед.
– Так. – Убер помедлил. Что Дуралейкин там, в ВШ, что этот Мамед здесь – никто не хотел говорить об этих криках. – Хорошо. Не хочешь рассказывать, не надо. Боишься?
Мамед дернулся. Вспыхнул, опять потянулся к ножу. Убер снова посмотрел ему в глаза – рука остановилась. «Да что у них за мания, сразу за нож хвататься? Менталитет, бля».
– Извини, – сказал Убер. – Я был не прав. Ты храбрый человек. Тогда поговорим о другом. Кто здесь главный?
Мамед вздохнул с облегчением, выпрямился. Этот вопрос явно был легче.
– Соловей и его банда. Они всем здесь заправляют.
– Соловей? – Убер покивал.
Хоть что-то на «Обводном канале» понятно и просто. Банда держит станцию, банде можно навалять… Ну или просто установить с ними некие жесткие границы и деловые отношения. Вон, даже с кировцами получалось, а это отморозки еще те. После смерти Саддама и развала созданного им «государства всеобщего благоденствия» бандиты как с цепи сорвались. Соловей-разбойник, значит? Убер хмыкнул.
– Очень злой человек, – сказал Мамед. – Нехороший. Подлый. Не связывайся с ним. Он всем здесь рулит… все решает. Убить может.
«Кричали-то они про мэра, а не про Соловья». Мэр – как ширма серого кардинала?
– А как же мэр? – спросил Убер.
Лучше бы он этого не говорил. Мамед вздрогнул. Глаза изменились, остекленели. Он вскочил на ноги и заорал:
– Наш мэр – лучший мэр в мире!
Его самокрутка, кувыркаясь, улетела в темноту, прощально вспыхнув красной точкой.
– Вот это пиздец, – задумчиво сказал Убер. Неторопливо поднялся на ноги, отряхнул штаны. Оглядел Мамеда.
– Наш мэр! Он! Он такой! – продолжал Мамед. На глазах выступили слезы. Этого еще не хватало… Мамед вдруг начал танцевать лезгинку. Истово, словно вопреки. Раз! Раз! Раз! Он выкрикивал:
– Мэр! Мэр! Мэр! Лучший! Мэр!
Эхо летело над платформой. И кажется, в палатках и в «Крабе» кто-то тоже твердил: «мэр, мэр, мэр» – только тише, вполголоса, одними губами. Убер огляделся. Да, похоже, так и есть. В каждой палатке, в каждом закутке звучали тихие «мэр». Интересный стереоэффект.
Довольно жутко.
Мамед танцевал. Словно дрался.
– Музыкальный народ, что ж ты хочешь, – задумчиво сказал Убер себе под нос. Посмотрел на пляшущего Мамеда. С того уже градом катился пот. – Эй! Все-все, спокойно, подземный Махмуд Эсамбаев. Остановись. Твой мэр – самый лучший в мире, уговорил. Сядь, отдохни, расслабься. Выдохни. И послушай, что я скажу… Тьфу, опять на какие-то стихи пробивает. Эй!
– Мэр! – крикнул Мамед.
– Я понял, – сказал Убер. – Не глухой. Стоять!!
Эхо от крика разлетелось над платформой. «Ять… ять».
Мамед остановился, тяжело дыша. Глаза снова стали нормальными – и будто смертельно больными. Он смотрел на Убера, полуседой, измученный, весь в испарине. Со лба катился пот, капал с густых бровей. Капля сорвалась с носа… разбилась о платформу…
– Видишь, странник? – Голос Мамеда был хриплый и надсаженный. – Уходи, пока можешь. Уходи. А мне… мне уже поздно.
Он повернулся и, пошатываясь, пошел обратно в «Краба».
Убер задумчиво потрогал лоб. Однако.
И тут снова раздался крик. Тягучий, тоскливый, мучительный. Так кричат киты на дне океана. Убер когда-то слушал записи. Совершенно инфернальный звук – звук вселенского одиночества. Прямо в животе от него леденело. Вот и тут что-то похожее.
Мамед вздрогнул, на мгновение остановился… Снова пошел как ни в чем не бывало. Исчез в дверях «Краба».
– Вот такой вот, сука, пердимонокль, – пробормотал Убер, глядя ему вслед.
6. Плохое молоко
– Есть хочешь? – спросила Нэнни безнадежно.
Прежде чем девочка ответила, Нэнни краем глаза заметила, что к палатке кто-то подошел. Высокий темный силуэт вырос за тонкой тканью, остановился… «Ну кто там еще?»
Мика сложила руки на груди, подняла плечи и угрюмо молчала. Она обиделась. Теперь это на полдня минимум. Нахохлилась как воробей, и даже есть не дозовешься, даже если будет умирать от голода. Мика всегда хочет есть. Нэнни вздохнула. А кто ж не хочет?
– Тук, тук, – сказали снаружи. – Дома есть кто?
Нэнни помедлила. Голос знакомый. Но не сказать, чтобы она была рада.
– Кто это? – спросила она.
– Ни за что не догадаетесь.
Ответил насмешливо-хрипловатый голос. По интонациям чувствовалось, что человек за стеной улыбается.
Мика подняла голову. Нэнни посмотрела на девочку с укором, та ответила угрюмым и неуступчивым взглядом. Фыркнула. Нэнни вздохнула. «Ох, когда же это кончится. Как я устала».
Еще этот приперся…
– Можно, – сказала она.
Полы палатки распахнулись, вошел Убер. Ему пришлось сесть на корточки, чтобы поместиться здесь. Несмотря на неудобство, скинхед с интересом огляделся. Увидел Мику, оценил ее угрюмость и обиду и поднял брови. Покивал.
– Я даже не буду спрашивать, зачем ты приперся, лысый, – сказала Нэнни.
Убер хмыкнул. Мика вдруг нарушила молчание и, словно продолжая разговор, произнесла:
– Это он.
Нэнни резко обернулась:
– Кто он?
– Ангел, которого послал мне Бог. Помнишь, я тебе рассказывала, Нэнни?
Нэнни вздохнула. Опять начинается.
– Что это за ангел такой? Господи боже, с черными перьями! Это ворона какая-то, а не ангел. – Она повернулась, оценивающе оглядела Убера с головы до ног. «А красивый мужик, хотя и лысый». – Страшный и наглый. И рожа бандитская у твоего ангела.
Убер засмеялся. Мика исподлобья посмотрела на Нэнни, затем моргнула, открыла рот… Похоже, любопытство сильнее обиды, подумала Нэнни злорадно.
– Кто такая «ворона»? – спросила Мика.
Убер удивился:
– Ворона? Ты что, никогда не видела ворон?
Мика покачала головой.
– Нет.
«Позорит меня перед людьми». Нэнни сказала с упреком:
– Ты в книжке видела!
Мика вздернула короткий нос:
– А в книжке, конечно, все настоящее? Правда? Извини, Нэнни, это тебе надо повзрослеть.
Убер захохотал, уже не сдерживаясь.
Мика нахмурилась, а затем сама начала смеяться, прикрывая ладошкой рот. Эти двое, большой и маленькая, косились друг на друга и смеялись все сильнее.
